— Серьезный подход.
— Ага… Ладно, поточу-ка я ножи, раз уж предоставился случай… Уверен, на кухне найдется все, что мне нужно…
Они сделали круг по владениям на кресле и распрощались без неуместных любезностей. Камилла подарила хозяевам акварельный набросок замка, а Филу — портрет Бланш в профиль.
— Какая ты щедрая… Никогда не разбогатеешь…
— А, ерунда.
В самом конце обсаженной тополями аллеи Франк хлопнул себя по лбу.
— Карамба! Я забыл их предупредить…
Никто не отреагировал.
— Карамба! Я забыл их предупредить… — повторил он, повысив голос.
— А?
— О чем?
— Да так… Пустяки…
Ладно.
Они снова замолчали.
— Франк и Камилла…
— Знаем, знаем… Ты хочешь поблагодарить нас за то, что твой отец смеялся впервые с тех пор, как была разбита Суассонская ваза…[66]
— Во… вовсе нет.
— Что же тогда?
— Со… согласитесь ли в… вы бы… быть моими св… моими сви… моими сви…
— Твоими сви что? Твоими свинками?
— Нет. Моими сви…
— Твоими свистунами?
— Н… нет, моими сви… сви…
— Черт, да кем твоими?
— Сви… детелями на моей свадьбе?
Машина резко затормозила, и Полетта ударилась о подголовник.
8
Ничего другого он им так и не сказал.
— Я вас предупрежу, когда сам буду знать больше…
— А? Но… Успокой нас… У тебя хоть подружка-то есть?
— Подружка?! — возмутился он. — Да никогда в жизни! Подружка… Какое мерзкое слово… Невеста, дорогой мой…
— Но ведь… Ей об этом известно?
— О чем об этом?
— Что вы помолвлены?
— Пока нет… — признался он, дернув носом.
Франк вздохнул.
— Узнаю Филу… Ладно, проехали… Только не присылай нам приглашение накануне свадьбы, идет? Чтобы я успел купить хороший костюм…
— А я — платье! — добавила Камилла.
— А я — шляпу… — подала голос Полетта.
9
Как-то вечером Кесслеры пришли на ужин. Они молча обошли квартиру. Два старых «бобо»[67] были в отпаде… Сильное зрелище, что и говорить.
Франк отсутствовал, Филибер был безупречен.
Камилла показала им свою мастерскую. Здесь повсюду красовались изображения Полетты — в разных позах, в разных ракурсах, в разных техниках. Настоящий мемориал ее веселости, нежности, угрызениям совести и воспоминаниям, избороздившим морщинами ее лицо…
Матильда была растрогана, Пьер — воодушевлен.
— Очень хорошо! Замечательно! После прошлогодней летней жары старость вошла в моду, ты знала? Это будет иметь успех… Я уверен.
Камилла была подавлена.
По-дав-ле-на.
— Не обращай внимания, — бросила его жена, — это провокация… Мсье растроган…
— Черт, а это! Вы только посмотрите! Высший класс!
— Она не закончена…
— Оставь ее для меня. Обещаешь?
Камилла кивнула.
Нет. Эту она ему никогда не отдаст, потому что она никогда не будет закончена, а закончена она не будет потому, что ее модель никогда не вернется… Она это знала…
Тем хуже.
И тем лучше.
Она не расстанется с этим наброском… Он не окончен… Он зависнет в пустоте… Как и их странная, немыслимая дружба… Как все, что разделяло их на этой земле.
Как-то в субботу утром, несколько недель назад, Камилла работала и не услышала звонка. Филибер постучал ей в дверь.
— Камилла…
— Да?
— Ца… Пришла царица Савская… Она… ззздесь, в моей гостиной…
Мамаду была просто великолепна. Она надела самое красивое бубу и все свои драгоценности. Волосы на голове были выщипаны на две трети, тюрбан гармонировал с платьем.
— Я же обещала, что приду, но тебе лучше поторопиться, в четыре я приглашена на свадьбу к родственникам… Здесь ты живешь? И работаешь тоже здесь?
— Как же я рада снова тебя видеть!
— Эй! Не трать время попусту…
Камилла устроила ее поудобнее.
— Вот так. Сиди прямо.
— А я всегда держусь прямо!
Сделав несколько набросков, она положила карандаш.
— Я не могу рисовать тебя, не зная твоего имени… Ответом ей стал взгляд, полный величественного презрения:
— Меня зовут Мари-Анастасия Бамундела М’Байе.
Мари-Анастасия Бамундела М’Байе никогда не вернется в этот квартал в одеянии королевы Дьюлулу — деревни, где она родилась, Камилла была в этом уверена. Ее портрет никогда не будет закончен, и Пьер Кесслер никогда его не получит, ведь он не способен увидеть малышку Були, притаившуюся в руках этой «прекрасной негритянки»…
Если не считать этих двух визитов и вечеринки по случаю тридцатилетия коллеги Франка, где Камилла, совершенно распоясавшись, кричала «У меня аппетит как у барра-куды, ба-ра-ку-дыыы», не произошло ничего из ряда вон выходящего.
Дни становились длиннее, Филибер репетировал, Камилла работала, а Франк каждый день терял капельку веры в себя. Она его очень любила — и не любила, готова была отдаться — и не давалась, она пыталась — и сама не верила.
Однажды вечером он не пришел ночевать. Решил посмотреть, что будет.
Она ничего не сказала.
Он повторил опыт — раз, другой, третий. Напивался.
Спал у Кермадека. В основном один, в день внезапной смерти Полетты — с какой-то девкой.
Довел ее до оргазма и отвернулся.
— И все?
— Отстань.
10
Полетта теперь почти не вставала, и Камилла перестала задавать вопросы, но постоянно, днем и ночью, держала ее в поле зрения. Порой старушка пребывала в нетях, но в другие дни находилась в отличной форме. Камиллу это изматывало.
Где проходит граница между уважением к правам другого и неоказанием помощи человеку, которому угрожает опасность? Этот вопрос постоянно терзал Камиллу, но всякий раз, когда она, лежа среди ночи без сна, принимала твердое решение пригласить врача, старая дама просыпалась веселенькая и свежая, как утренняя роза…
Уже много недель она не принимала никаких лекарств, потому что бывшая пассия Франка — лаборантка из больницы — отказывалась давать ему препараты без рецепта…
В вечер премьеры Филибера Полетта чувствовала себя не слишком хорошо, и им пришлось попросить госпожу Перейру посидеть с ней…
— Да сколько угодно! Я двенадцать лет прожила со свекровью, так что сами понимаете… Я умею обращаться со стариками!
Представление должно было состояться в одном из молодежных клубов на окраине Парижа — им предстояло ехать по линии RER А.
Поезд отошел в 19.34. Они сидели друг напротив друга, мысленно разговаривая.
Камилла смотрела на Франка и улыбалась.
Убери эту чертову улыбочку, мне она не нужна. Только улыбаться и умеешь… Завлекаешь людей, путаешь их… Да прекрати же ты лыбиться! Помрешь одна в своей башне в компании цветных карандашей — ничего другого ты не заслуживаешь. Как же я устал… Земляной червяк, полюбивший звезду, как вам это понравится…
Франк смотрел на Камиллу, сцепив от злости зубы.
Какой ты милый, когда бесишься… До чего же ты хорош в гневе… Почему я не могу довериться тебе? Почему заставляю тебя страдать? Зачем ношу кольчугу под латами и портупею через плечо? Какого черта зацикливаюсь на идиотских мелочах? Да возьми же ты открывашку, черт бы тебя побрал! Поищи в чемоданчике, там наверняка найдется инструмент, чтобы проделать дыру в броне и дать мне дышать…
— О чем ты думаешь? — спросил он.
— О твоей фамилии. Я недавно прочла в одном старом словаре, что «эстафье» — это выездной лакей, человек, бежавший за всадником и державший стремя…
— Да ну?
— Угу.
— Ясное дело — слуга, холуй…
— Франк Лестафье?
— Здесь.
— С кем ты спишь, когда не спишь со мной?
— …
— Ты делаешь с ними то же, что со мной? — продолжила она, кусая губу.
— Нет.
Они взялись за руки, выныривая на поверхность. Хорошая вещь — рука друга.
Ни к чему не обязывает того, кто ее протягивает, и очень утешает того, кто ее пожимает…
Место было унылое.
Пахло клеем, теплой «Фантой» и нереализованными мечтами о славе. Ядовито-желтые афиши сообщали о триумфальном турне Рамона Риобамбо с оркестром — музыканты были в безрукавках из меха ламы. Франк и Камилла купили билеты и вошли в зал, где было полно свободных мест, выбирай не хочу…
Зал постепенно заполнялся. Обстановка благотворительного праздника. Мамочки навели красоту, папаши проверяли видеокамеры.
Франк нервничал и, как это всегда бывало в подобных ситуациях, тряс ногой. Камилла положила руку ему на колено.
— Филу сейчас окажется один на один со всеми этими людьми, с ума можно сойти… Боюсь, я этого не переживу… А что, если у него случится провал в памяти? Или он начнет заикаться… Чччерт… Да его придется ложкой собирать…
