К счастью, у нас имелись подробные клонские карты аномалий, захваченные в Гургсаре. Кроме того, с борта «Ашкара» нас непрерывно информировали о ближайших гросах и «болотах».
«Болота», впрочем, были хорошо различимы и невооруженным глазом: неправдоподобно гладкие сизые пятна до сотни метров в поперечнике. По фактуре их поверхность напоминала кожу морских млекопитающих. Попав в «болото», бэтээр проваливался примерно на полметра и двигался в сизом веществе, его наполняющем, с неимоверным трудом. Затем, если водитель продолжал упорствовать, машина, продвинувшись вперед, попадала на более глубокое место, тонула до того предела, который был положен ей общеизвестным законом Архимеда, и вязла насмерть.
А не хотелось бы! Поэтому с учетом всех особенностей ландшафта был проложен извилистый маршрут, обходящий стороной все гиблые места. Конечная точка маршрута находилась на Карнизе. Причем не где-нибудь, а в том месте, где, согласно данным Фервана (проверенным и подтвержденным воздушной разведкой), находились остатки грандиозной Лестницы Кавама – отчасти естественного, а отчасти искусственного каскада балконов и площадок, нисходящего прямиком на дно Котла.
Эти балконы и площадки были отделены друг друга десятками, а где и сотнями метров почти вертикальных скальных стен.
Таким образом, требовалось еще наладить вдоль Лестницы Кавама сложную систему лебедок и скоростных подъемников, которая позволила бы экспедиционным силам, направляющимся на дно Котла, сообщаться с лагерем, остающимся на Карнизе. И хотя вся эта машинерия обещала быть очень громоздкой, неудобной и иметь мизерную пропускную способность, положиться целиком в подобной ситуации на вертолеты и флуггеры было бы верхом преступного благодушия.
Поползли вперед танки-тралы.
Один за другим приходили в движение «Зубры» и «Кистени» авангарда.
Тронулись «ослы и ученые». Головная машина с номером комроты «101», машина академика Двинского, «сто третий» с дополнительным автоматическим гранатометом на крыше боевого отделения, «сто четвертый», на котором путешествовал Иван Денисович, «двести первый», «двести второй»…
Наконец плавно пополз вперед и наш бэтээр, «триста третий».
До лестницы Кавама оставалось чуть больше пятидесяти километров.
– Саша, я совсем не специалист в ваших военных делах, – осторожно начал химик Филимонов, – но скажите, пожалуйста… как вы все это оцениваете?
– Что?
– Ну… все. Вам не кажется странным, что мы так свободно разъезжаем по конкордианской планете? Что они практически не дрались за нее?
– Как вам сказать, Геннадий… Во-первых, дрались. В той мере, в какой могли. Во-вторых, планета эта, считайте, такая же конкордианская, как и наша. Если бы здесь были построены нормальные города и заводы, размещены большие гарнизоны и базы флота – тогда, конечно, все было бы иначе. Но вы же видите: городов здесь вообще нет. Гургсар не в счет, это просто маленький космодром с хилой инфраструктурой…
– И все-таки! – настаивал Филимонов. – Ведь, кроме Гургсара, есть и другие объекты! Вот, скажем, лагерь, в котором вы сидели. Как его там?.. «Гаянэ»?..
– Имени Бэджада Саванэ. А что лагерь? После того как нас оттуда вывезли по обмену, бараки опустели. Клоны надеялись, что лагерь вновь наполнится, причем до расчетной численности – семьсот пятьдесят человек, после захвата Города Полковников. Да вот не судьба… А цитадель лагеря, где сидит сотня клонов, мы пока даже не стали штурмовать – зачем? Прилетели наши вертолеты, сожгли всю технику. Без техники выбраться с плато невозможно. Пусть клоны пока что отдыхают и духовно просвещаются на лекциях офицера-воспитателя Кирдэра. Если только он во время налета не погиб…
– А почему с плато выбраться невозможно? Ведь оттуда есть дорога на Гургсар?
– Ну почти невозможно. Там ведь как. Одна столовая гора, потом мост, потом вторая столовая гора. А со второй горы дорога, хочешь не хочешь, спускается в долину. И примерно километров двадцать идет через Муть, пока не поднимется на перевалы горного кряжа Зойшам, за которым уже Мути нет. Так вот, клоны ездили по этой дороге только на специальных грузовиках с герметичными кабинами и кузовами. И нас на таких возили. Добавьте к Мути полное отсутствие воды, пригодной для питья… Если нет транспорта, на своих двоих там не очень-то.
К нашему разговору присоединилась Таня.
– Так получается, гарнизон цитадели обречен на смерть от жажды? – спросила она настороженно.
– Это вряд ли. У них должны быть резервуары… Причем довольно вместительные.
– Может, вертолеты эти резервуары тоже грохнули, заодно с грузовиками?
– Не знаю, – честно признался я.
– Так узнайте у Свасьяна. Вы же вхожи в эти круги. – Последние слова Таня произнесла с непередаваемой насмешливо-многозначительной интонацией.
– Вы тоже вхожи, – кротко ответствовал я.
– Мне он обязательно наврет. Скажет, что воды на плато – море. А вертолеты стреляли с хи-рур-ги-чес-кой точностью. Исключительно по грузовикам. Причем только по колесам.
Мы с Филимоновым и прислушивающийся к разговору Локшин улыбнулись.
– Таня, я обязательно все узнаю. Но потом. Можно?
– Можно. Однако мое мнение таково, что, если я права, этим несчастным надо немедленно направить воду.
– Прекрасная идея. Как?
– На вертолете.
– Чтобы «эти несчастные» встретили вертолет ураганным огнем из всех видов оружия?
– Значит, надо их заранее предупредить. Что вертолет такой-то, тогда-то, прилетит к ним с водой.
– Вы не знаете пехлеванов. А заотаров и подавно.
– Друзья мои, – вмешался Локшин, – ваш спор носит сугубо академический характер. Поскольку отправной точкой для него служат не объективные данные, а произвольное предположение о том, что гарнизон цитадели действительно лишен воды…
Насчет академического характера астроном был на сто процентов прав. К сказанному им следовало бы еще прибавить, что проблемы, беспокоившие в тот момент Шапура, Кирдэра и их подчиненных, никак не должны были беспокоить нас. Разве что радовать. По той простой причине, что мы с ними были заклятыми врагами. Но озвучивать это «негуманное» соображение перед Таней и другими учеными не стоило.
– …Я же, друзья мои, – сказал Локшин, – хотел бы продолжить тему, заданную уважаемым Геннадием. Вы ведь, товарищи военные, – он перевел взгляд на меня, – бережете нашу хрупкую психику… не пустили нас в помещения космодрома…
– Почему не пустили? – возразил я. – Очень даже пустили! Ведь вы лично изучали отчеты гургсарской обсерватории, сидя в кресле ее директора!
– Да! Но прежде вы мариновали нас на летном поле под бдительной охраной вооруженного сопровождения! Битых четыре часа!
– Не четыре, а полтора.
– Все равно!
– А вам бы хотелось ворваться в комендатуру космодрома прямо с осназом Свасьяна?
– Нет, но…
– Значит, вам хотелось бы зайти туда сразу вслед за осназом? И получить пулю в живот из вентиляционной отдушины?
– Да уж лучше так, чем сидеть на летном поле и слушать, как добивают раненых.
– Вы о чем?! – у меня округлились глаза.
– А что это были за одиночные выстрелы? Сидим-сидим, вдруг – бах! А через две минуты снова: бах! И через пять: бах! Это что – похоже на настоящую перестрелку? По-моему, это были добивающие выстрелы в голову!
Ну да. Знал я. Я знал. Известно мне было, что это за «одиночные выстрелы».
Вопрос только – рассказывать правду в присутствии Тани или нет?
С другой стороны – подумаешь, трагедия… Не приведи Господь, попадем в манихейскую засаду, кого-то из наших обязательно ухлопают – и что же? Все гражданские в шоке, вокруг обмороки, слезы – и трава после этого не расти? Нет уж, пусть лучше психологически готовятся. Все-таки на войну попали, на настоящую войну, хотя условия пока что – тепличные.
– Если бы там и впрямь наши добивали раненых, – сказал я жестко, – вы слышали бы выстрелы парами. Потому как в подобной ситуации один выстрел производится в голову, а другой – в корпус. Но поскольку все «Нарвалы» и «шоны» осназа в этой операции снабжены глушителями, выстрелов вы скорее всего не услышали бы вовсе.
– А что такое «шоны»? – поинтересовался Филимонов.
– «Шон» – это разговорное название пистолета ТШ-ОН, «Тульский Шандыбина, особого назначения».
– И что же мы слышали, в таком случае?
– Приглушенные разрывы гранат. Ими подрывали себя раненые клоны. Либо те, кто остался без боеприпасов и был загнан в угол. Потом бойцам Свасьяна пришлось потратить некоторое время на то, чтобы убрать останки этих героев. Нечто подобное я наблюдал на борту яхты «Яуза», в первый месяц войны…
– Как страшно, – еле слышно сказала Таня.
– Кой же черт они не сдаются… – прошипел обескураженный Филимонов.
Мы помолчали. Примерно через минуту я решил сделать организационные выводы:
– Так что, Феликс Лазаревич, вы правы. Мы действительно бережем вашу хрупкую психику. Насколько это возможно.
