подняться, усадили на раскладной стул. Доктор раскрыл саквояж, вытащил какие-то пакеты и склянки, засуетился вокруг генеральского сына. На этот раз он не протестовал.
Ко мне подсел Пекуш. Посмотрел на зрителей, вздохнул. Как всегда, выражение лица у него было насмешливо-доброжелательным. Но голос звучал грозно:
– Ты что, ох…ел? Ты чего творишь, салага?
– Кто виноват, что мальчик не умеет драться?
– Не твое дело, что он умеет! Делай, как сказано, понял? Короче, ляжешь под него прямо сейчас. Плевать, правдоподобно это будет или нет, но через минуту ты должен валяться. Понятно?
Я кивнул. Пекуш похлопал меня по колену, встал и ушел.
Я отыскал взглядом Оксану. Кто-то принес стул, и она сидела отдельно от зрителей. На ней были джинсы-варенки и белая футболка, плотно обтягивающая грудь. Не только я, но и многие зрители не отводили от нее глаз. А она комкала в пальцах платочек и не отрываясь смотрела на брата, делая вид, что страшно переживает его неудачу.
– Приготовиться! – крикнул Бегунцов.
Я встал, вышел на маты, перешагнул белую линию. Олег тяжело поднялся со стула. Доктор Смеляков подхватил в одну руку стул, а в другую – саквояж с красным крестом, и засеменил на свое место, к отдельному столу справа от генерала.
Генерал смотрел на меня. Взгляд его был бесстрастным.
– Начали! – Бегунцов, забыв про свисток, хлопнул в ладоши.
Следовало подготовить зрителей к моему поражению. Я первым начал атаку и осыпал Звонарева градом ударов, которые смотрелись эффектно, но не причиняли вреда. Он ответил несколькими неуверенными прямыми ударами. Я сделал вид, что один из них оказался удачным, и отступил, тряся головой.
Ободренный, Звонарев попер на меня. Я защищался незаметными со стороны блоками и уклонами, много финтил и постоянно делал вид, что готовлюсь перейти в контратаку, но не могу выбрать момента, так как натиск противника слишком силен. Вряд ли это выглядело убедительно, но ничего другого предложить я не мог – актер из Олега был такой же хреновый, как и боец, так что приходилось думать за двоих.
Неожиданно Звонарев ударил меня ногой в пах. Придуриваться не пришлось, я упал вполне натурально. Удар не был случайной ошибкой, Звонарев попал туда, куда целился. Бегунцов должен был остановить бой, объявить моему противнику замечание и дать мне время восстановиться. Но он предпочел сделать вид, что ничего не заметил.
Звонарев обрушился на меня сверху. Он попытался провести болевой прием на локтевой сгиб. Я защитился, отпихнул его и вполсилы ткнул выпрямленной ладонью под ложечку. Лицо Олега исказилось гримасой. Брызгая слюной, он прошипел:
– Козёл!
Я ударил еще раз в то же место. Со стороны этого не было видно, зрители думали, что мы просто возимся, борясь за позиционное преимущество.
Звонарев попытался надавить мне локтем на горло. Я вывернулся и захватил в замок его плечо. Какое-то время мы молча боролись. Звонарев вполне искренне старался меня победить, я – столь же искренно делал вид, что с трудом сдерживаю его наступление. Он терял силы быстрее, чем я, и в какой-то момент просто обмяк, лежа на мне.
– Ты должен проиграть, – прошептал он голосом, в котором смешивались угроза и просьба.
– Стоп! – прогремела над нами команда Бегунцова. – Встать, продолжить бой в стойке. Ордынский, вам замечание за безынициативные действия…
Мы поднялись. Я насмешливо оглянулся на Бегунцова. За какие действия мне замечание? Пользуясь тем, что стоит спиной к зрителям, Бегунцов сделал страшные глаза и беззвучно сказал:
– Падай, урод! Падай! – А вслух крикнул: – Начали, бой!
Я кинулся на Звонарева. Он ударил меня с разворота. Я подставил под его ногу скулу. Удар был так себе, меня даже не тряхануло, как следует. Но я замер и опустил руки. Звонарев пробил «мае-гери»[6] в солнечное сплетение. Если бы он только этим и ограничился, я бы упал и сделал вид, что мне очень плохо. Но он снова лягнул меня между ног и не попал по чистой случайности. Я раздумал падать. Я жестко блокировал еще один «мае-гери» и подсек опорную ногу Олега. Он упал и прикрыл локтями лицо. Я не стал добивать. Я дал ему возможность подняться, а потом пробил мощную серию в голову. Я не собирался его нокаутировать, я хотел лишь как следует разбить ему рожу, и это получилось. Левый глаз у него и так был полуприкрыт, а теперь и правый начал стремительно наливаться. Отлично: пусть теперь дома изображает китайца.
Ну вот, теперь можно и проиграть…
Он снова принялся махать ногами. Кажется, приблизиться на дистанцию удара рукой он просто боялся. Мне опять пришлось подставляться. Выбрав относительно приличный «маваши», я дал попасть по своей голове, картинно опустил руки, попятился на заплетающихся ногах и грохнулся навзничь.
Зрители замерли.
3
Сквозь полуприкрытые веки я мог видеть и их, и Олега. Звонарев стоял с таким видом, точно не верил, что смог меня завалить.
– Алёша! – растерянно крикнул командир ВМО.
Лучше бы я на него не смотрел.
Потому что посмотрев на него, я увидел и Оксану.
Ее взгляд был полон презрения. Не знаю, поняла она, что я поддался, или просто решила, что я слабый боец, но чувств своих не скрывала. Она что-то яростно, но тихо говорила. Я попытался прочесть по губам. Получалось что-то вроде «Тряпка!» и «Вставай, слабак!».
Да пошла ты! У тебя свой интерес, у меня – свой. Все, поигрались и хватит. Твой братец получил достаточную трепку, а теперь мне надо выполнять договор с Пекушем. Можешь делать какие угодно глаза и обзывать меня любыми словами; плевать, через три дня меня здесь не будет, а через месяц я тебя и не вспомню.
Пошла ты!
Встав надо мной, Бегунцов отсчитывал секунды.
– Четыре! Пять!
Я не знал, сколько он будет считать. До девяти, как в боксе?
– Шесть!
Я приподнялся на локте и очумело помотал головой.
– Семь!
Мне вдруг стало так противно, как не было никогда в жизни.
Я подумал: да какого черта?! Какого черта я должен валяться и изображать немощность на потеху сбрендившему генералу-физкультурнику? Мне слишком дорого дались прошлые победы и звания, чтоб их так дешево разменять. Пошел Пекуш в жопу со своим договором! Если ему хочется – пусть сам выходит на ковер и ложится под генеральского сына.
Я всегда гордился тем, что не совершал поступков, за которые может быть стыдно. А как я буду думать о себе, если сдамся? Где были мои мозги вчера, когда я разговаривал с Пекушем? Оказывается, для того, чтобы проснуться, мне нужно было упасть!
Да пошли они все!
Какими бы ни были последствия, а я о своем выборе не пожалею.
Как говорил Мастер, лучше быть битым за дело, чем за безделье.
– Восемь!
Я встал.
Зрители зашумели.
У Звонарева-младшего отвисла челюсть. Если бы я был мертвецом, вставшим из гроба, это произвело бы на него меньшее впечатление. Он оглянулся на папу. Генерал сидел с каменным лицом, и только хруст сломавшегося в его пальцах карандаша показал, что он испытывает какие-то чувства.
Бегунцов не знал, что ему делать. Он посмотрел на часы. Потом ему пришла спасительная мысль остановить бой «в связи с невозможностью…», и он обернулся к Смелякову. Начмед с готовностью вскочил и потрусил ко мне, таща саквояж.
Я подпрыгнул и сделал четкое сальто назад.
– Я готов!
Часть зрителей одобрительно загудела, другие явно были раздражены. Смеляков растерянно остановился. Генерал аккуратно сложил обломки карандаша на
