Лев рассмеялся. Он смеялся истерическим смехом, стоя лицом к стене.
Вечером того же дня, возвращаясь домой, Лев столкнулся около Монастырского сквера с Виктором и Леной и увязался за ними.
Всю дорогу он глупо и грубо издевался над Виктором, над Опанасом, над Колей, высмеивал Виктора, его стихи, желание Лены ехать учиться.
Казалось, что в сердце Льва скопилось столько злобы, что она душит его, подавляет все остальные чувства.
Виктор не отвечал Льву. Он лишь сжимал кулаки. Лена держала его руку в своей и тихонько гладила ее. Она отделывалась от злобных наскоков Льва короткими замечаниями, которые бесили того еще больше.
— Вы трусы, вот кто вы! Трусите и бежите отсюда, — говорил Лев. — Отвратительные трусы! Я не знаю, какой черт меня дернул связаться с вами? Стихоплеты! Сопляки!
— Лев! — гневно остановила его Лена.
— Что Лев? Ну, что? Неправду говорю? Клевещу? Характер у меня добрый. Мог бы сделать и так, чтобы вы не уехали. Здесь бы остались, как привязанные. Понимаете?
— Не понимаю! — холодно возразил Виктор.
— Не стихи сейчас надо сочинять, идиот, — бросил Лев, когда они подошли к дому Лены. — На кой мне черт стихи твои нужны?
— Ну, ладно, прощай. — Лена взяла Виктора под руку.
— Прощайте.
— Нет, Лена, ты ступай, а я поговорю с ним. Лена, милая, ступай! — повторил Виктор, видя, что Лена не уходит.
Лена поняла, что ей надо уйти. Она стала медленно подниматься по лестнице.
— Лев, что ты говорил сегодня Лене?
— Объяснялся в любви.
— Мы однажды уже встречались с тобой на очень опасном перекрестке. Ты не забыл?
— Нет.
— Очень хорошо.
— Какой ты нервный!
— Ты что, хочешь опять стать поперек дороги?
— Ах, вот что! У вас, значит, есть своя дорога? Милый Витя, покажи ее мне. Может быть, по ней легче идти.
— Да, легче. Меня на нее вывел настоящий человек. Настоящий, умный, далеко видящий…
— Кто же этот святой благодетель? Кто этот твой новый поводырь!
— Нет, ты мне скажи, на что ты надеешься? Где миллионы повстанцев, о которых ты так много болтал? Почему они не остановят вот эти обозы, не помешают открыть депо? Какие уж там миллионы — так, разная рвань. Миллионы начинают заводы строить…
— Это все Сторожев! — пробормотал Лев; его задели слова Виктора. — Приехал и поднял все. Но он может и не уехать отсюда.
Нервы Виктора были натянуты. Он чувствовал, как поднимаются в нем отвращение и ненависть к этому лобастому человеку. Вот как! Этот подлец говорит гадости Лене? Он что-то затевает против Сергея Ивановича?
— Послушай, Лев. Я даю честное слово, и ты знаешь, я его сдержу. Если ты посмеешь еще раз что-нибудь сказать Лене… Если ты посмеешь насолить Сторожеву и я узнаю об этом, мы… Помнишь ту записку? Вот и все, что я хотел сказать тебе.
— А если я не боюсь той дурацкой записки? — нагло сказал Лев. — Если я плюю на тебя?
Виктор понял, что Лев боится, и это успокоило его.
— А если я сам пойду и донесу? — прошептал Лев. — Выдам всех вас, покажу бумаги?
— Врешь. Не пойдешь и не донесешь. Если бы ты смог это сделать… Нет, ты не пойдешь! Да и как тебе идти? — Виктор усмехнулся. — Тебя спросят, где ты был те годы… Да мало ли о чем тебя могут спросить.
Лев, прислонившись к забору, молчал.
— Знаешь, Лев, — после паузы добавил Виктор, — ты бы уехал. Уехал бы туда же, откуда явился. И не показывался бы сюда. Прощай.
— Да, — хрипло вырвалось у Льва. — Прощай.
— И запомни: я созову ребят, если ты посмеешь что-нибудь сделать…
— Посмотрим! — Лев скрылся в темноте.
Виктор долго смотрел ему вслед. Затем он медленно поднялся по лестнице.
Наверху его ждала Лена.
Она все слышала.
Лена притянула его к себе, и целовала, и говорила ласковые слова, и была безмерно счастлива, потому что рядом с ней Виктор; другой, настоящий Виктор…
Они вошли в квартиру — дома никого не было.
Андрей охотился. Васса еще с утра отправилась в слободу прощаться с крестниками.
В ту ночь Лена стала женой Виктора.
Глава шестая
1
В столь неудачный для Льва Кагардэ день страшный удар, предвестник многих катастроф, обрушился на Богданова.
Страна готовилась к Пятнадцатому съезду партии. Готовились к нему и троцкисты, собирали силы, пускали в ход все средства, чтобы доказать наличие «серьезной» оппозиции.
Подпольные типографии работали лихорадочно, продукция их перепечатывалась белогвардейскими и буржуазными газетами.
Нелегальные собрания в лесах стали делом обыденным.
В разгар праздничной демонстрации в Москве и Ленинграде они выступили на улице.
Их освистали…
В те дни троцкисты еще пытались легально и нелегально делать политику, искали союзников среди недовольных, действовали обманом с простодушными, лестью с честолюбивыми, демагогией с доверчивыми и малоискушенными, расточали посулы…
Борьба с ними велась упорно, хладнокровно, с выдержкой. Им была дана полная свобода, их не арестовывали и не запрещали им говорить, их терпели в партии.
Трудно было стране в те годы: кулак вредил, была безработица…
Но тем не менее страна шла вперед, борясь, преодолевая и уничтожая противоречия. Отмирающее бешено боролось за свое существование, яростно отстаивало свое отжившее дело.
В авангарде тех, кто отстаивал это «отжившее», были троцкисты.
Их вожаки все еще на что-то надеялись, на кого-то рассчитывали, к чему-то готовились, суетились, торопили своих агентов на периферии, требовали от них активности…
После провала «конференции» Богданов решил во что бы то ни стало отыграться на предстоящих районных партийных конференциях и на конференции губернской: в партячейке коммунхоза ему обещали поддержку.
К этому времени секретарь ячейки заболел; его заменял Карл Фогт, член бюро. Карл Фогт, солидной внешности человек, приехал в Верхнереченск из Германии с какой-то делегацией, остался в городе, поступил в коммунальный отдел горсовета техником. История приема его в партию была весьма туманна. Кто говорил, что он был членом германской компартии, кто утверждал, что у него были какие-то связи с немецкими социал-демократами. Но достоверно никто ничего не знал. Ему просто верили.
Карл Фогт называл себя красным фронтовиком и борцом «за красная Дойчланд», посещал интернациональные вечера, был непременным участником и оратором на всех торжествах и вообще считался «своим человеком» и знатоком партийных дел в Европе.
Собрание ячейки, которое должно было избрать делегатов на районную конференцию вновь образованного Строительного района, назначили на восемь часов вечера. К этому же времени Фогт пригласил представителей губкома и райкома.
Однако в самый последний момент Фогт перенес собрание на шесть часов. Он послал в райком и губком человека с извещением об этом, но человек по неведомой причине ни до райкома, ни до губкома не дошел и на следующий день был найден в камере милицейского участка, где спал как убитый.
Для формы подождав представителей полчаса, Фогт открыл собрание и в течение сорока пяти минут говорил о международном положении, мешая немецкие слова с русскими и безбожно коверкая русские слова. Понять что-либо из его речи было нельзя, да он и не добивался этого.
В прениях выступили несколько рабочих. Они заговорили было о неисправностях в коммунальном хозяйстве города, особенно в связи с начавшимся строительством; Фогт оборвал их, заявив, что это «не есть сегодняшний проблем»…
Тем не менее когда Фогт подошел к самому главному — к выборам на губернскую партийную конференцию, — начался шум, едва не окончившийся потасовкой.
Сыр-бор загорелся из-за Богданова — кандидатура его была предложена Фогтом. Никакие уговоры не действовали, люди, словно проснувшись, кричали, свистели, страсти бушевали вовсю.
Фогт, увидев, что Богданов провалился еще до голосования, поспешно снял его кандидатуру, но предложил компромиссное решение: подписать обращение к губернской конференции, просить президиум дать слово Богданову. Это предложение прошло.
Делегатами на конференцию избрали Фогта, трех его людей — незаметных и робких.
На этом собрание закончилось.
Когда представители губкома и райкома пришли в красный уголок, он был пуст.
2
Во всех остальных ячейках Строительного района троцкисты получили лишь несколько мандатов на губернскую партийную конференцию. Ничто не помогло Богданову — ни бесчисленные выступления Фогта, ни литература, которую Богданов пачками получал из Москвы и перепечатывал в своей типографии.
Не помогли и «автодесанты» — самая новейшая по тем временам выдумка троцкистов.
