В такие минуты лишь трубочка его потрескивала чаще, чем обычно.
— Какая у тебя ячейка чудесная на электростанции, — сказал Сергей Иванович, и Карнаухов почувствовал, что шутка обернется грозой. — Секретарь ходит при револьвере. Спрашиваю: почему сабли нет? А он, дурак, не понимает. «Не разрешено», — говорит. «А завел бы?» — «Почему же, говорит. Завел бы, конечно!» — «Вам, говорю, в таком случае в кавалерию идти надо. Зачем же вы согласились секретарем комсомола быть?..» Дубина он, понимаешь! Дубина! Ни одного он человека у себя не знает. Станция подводит нас. Ты чего смотришь?
— Горком на то есть, — угрюмо буркнул Карнаухов.
— У-ух, Ванька, дождешься ты у меня. Никудышный ты человек. В первом вагоне отправлю в Москву. Мозги тебе подкрутить надо.
Сергей Иванович помолчал.
— Слушай, как Виктор Ховань поживает? Давно его видел?
— Вчера ездили в лес. На стройку водил. Ахает, расспрашивает о таких вещах, словно все время за границей жил.
— Среди писателей чудаков много. На днях повел я на «Светлотруд» Зеленецкого. А там старик такой есть, Богатов. Слышал?
— Кто о нем не слышал?
— Добрейший старик. Писатель его и спрашивает: «Вы розы любите?» Тот вытаращил на него глаза, а потом и говорит: «Водку я действительно люблю, а розы мне ни к чему! Что я — барышня?»
Посмеялись.
— Он, видишь ли, таким манером культуру в рабочем классе ищет. Вот дурень!
— Нет, мой писатель поумней. Спрашивает: к чему, да почему, да как. С рабочими пока говорить остерегается. Вчера стихотворение написал в стенгазету пятого барака. Один дядька прочитал — да при нем и похвалил. Он чуть не заплакал от радости.
— У него жизнь очень паршиво сложилась, — задумчиво сказал Сторожев.
— Слушай, Сергей Иванович, в каком вагоне я учиться поеду? В первом новом или в первом отремонтированном?
— Понимаю, — прошипел Сторожев. — Уже загорелось! Ну, ладно, поедешь в первом отремонтированном!
— Спасибо! — Карнаухов крепко пожал руку Сергея Ивановича. И добавил: — Ты уж нас вместе с Ольгой отправь. Чтобы в одном вагоне.
Сергей Иванович кивнул.
— Да, — вспомнил Карнаухов, — я театр «Зеленый круг» вытребовал на стройку. Сцену им делают. Слушай, мы там такое раскопали, страшно сказать. Они пьесу к десятилетию Октября начали готовить, местного, так сказать, изготовления. Черт знает что! Идейка такая: большевики идут к власти. Расстреляют сотню, песню споют, пошагают — и снова сотню к стенке.
— Бывай чаще, вмешивайся круче. Давно я тебе, Карнаухов, хочу сказать: плохо работаешь. Плохо в молодежь проникаешь. Поэта кто тебе нашел? А ведь он в петлю хотел лезть. А мало таких? Сегодня материал получил — тут четыре года, слышишь, четыре года работала подпольная организация — и все молодежь. Хорошо, что глупости, наивность… А ведь могло быть черт знает что. Плохо, Ваня! Очень, брат, плохо. В школе вас не видно. В учреждениях вас не видно. Сектантствуете!
— Дела, — смущенно оправдывался Карнаухов, понимая правоту секретаря губкома. — До всего не дойдешь.
— Чушь! Расторопности нет. Хватки нет. В общем, учиться тебе, брат, надо. Учиться и учиться. А что театр притащил сюда, — молодец. Славная выдумка. Молодец, право молодец.
4
Обработка Николая Ивановича не стоила Льву особенных усилий. Роль Льва сводилась к тому, что он подталкивал Камнева и заставлял работать более активно, чего не могло бы быть, если бы Николаю Ивановичу предоставить вольную волюшку.
Это был старый, прожженный деляга. Нажива и карьера были основой его убеждений. Лет пять назад Камнев верил, что советская власть не так уж прочна, как кажется, что «лихолетье» пройдет, «угар» развеется — и все станет на место: и домики ему вернут, и подряды снова попадут в его руки.
Нэп жестоко разочаровал его. Когда мечта о доходных домиках, о миллионных подрядах лопнула, Камнев поглубже спрятал лютую ненависть к большевикам. И пошел служить. Он был умен, неразговорчив, держался независимо, говорил медленно, веско.
Будучи неплохим специалистом в области энергетического и топливного хозяйства, Камнев усердно читал русскую и иностранную литературу.
Он много знал, его ценили.
Устроив будущего зятя в губплан консультантом по мифическим каучуконосам, Камнев ввел его в верхнереченские технические круги и тем самым намного облегчил работу Льва.
Николай Иванович пребывал в блаженно-наивной уверенности, будто он завербовал этого лобастого парня. Лев хихикал про себя, когда будущий тесть, завербованный им для Апостола и его «Центра», вдруг начинал разговаривать начальственно-покровительственным тоном.
Что могло бы случиться, если бы Камнев, поняв наконец, кто в этом деле хозяин и кто слуга, решил бы порвать с Львом?
А ничего.
Однажды Лев без обиняков объяснил это Николаю Ивановичу, ошеломленному резкостью и прямотой Льва.
— Во-первых, — сказал Лев, — так просто со мной порвать вам невозможно, мой милый друг и, в некотором роде, тесть. От нас просто так не уходят. А руки у нас очень и очень длинные, учтите это. Месту пусту, как говорится, не бывать. Вместо вас я тут же нашел бы другого человека, а вас выдал бы властям, ничем при этом не рискуя. Вы могли бы назвать своими сообщниками только меня и Кудрявцева, хотя, скажу откровенно, сообщников у меня здесь больше, чем вы думаете. Никаких улик против меня у вас нет. Вы заметили, я не написал вам ни единой строчки, даже самой безобидной? Вот так-то, господин Камнев. Поймите меня правильно и запомните мои слова.
Камнев зятька своего после этого разговора возненавидел, но что он мог сделать? И крал для Льва секретные губплановские документы…
Не только Лев, но и его «хозяева» были убеждены в том, что войны не миновать.
Налет на Аркос, разрыв с Англией, убийство Войкова, процессы шпионов — весь сгусток внешних и внутренних политических событий, пахнувший пороховым дымом, питал собой деятельность людей, подобных Льву. О войне говорили всюду. Лев ждал ее каждый день. Гудки на железной дороге он принимал за тревогу и выбегал на улицу посмотреть, все ли спокойно. Каждое утро он хватался за газету в надежде найти сообщение о начале схватки. Ночью он шел на площадь перед почтой слушать передачу последних новостей.
Выстрел Коверды в советского полпреда произвел на Льва потрясающее впечатление. Он стал смелее.
«Политические убийцы, — думал он, — решают дела мира. Конрад начал, Коверда продолжал, Кагардэ должен окончить. Три фамилии начинающиеся на одну букву».
Получив от Апостола указание «ударить» в Верхнереченске, он лихорадочно начал к этому удару готовиться. Он был уверен, что такие же удары готовятся и в других краях.
Были наготове люди, которым Лев поручил депо. В резерве он держал Опанаса и Андрея.
5
— Ну, как план?
Николай Иванович при разговорах с Львом серел, съеживался: ох, побаивался он, ох, побаивался будущего зятя!
— Да план-то, Лев Никитыч, готов, но, ей-богу, не знаю, что и делать…
— Но ведь доказано, что теплоцентраль не рентабельна?
— Гм…
— Запасы торфа исчислены?
— Исчислены. Вы, как бы это сказать, угадали. Их, м-м, значительно меньше, чем предполагалось.
— Что и требовалось доказать. Вы знаете, что закладка нового вагонного завода назначена на двадцатое ноября?
— Знаю.
— Надо, чтобы к этому дню появилась ваша статья о нерентабельности теплоцентрали, о неверных расчетах на торф, о необходимости дальнейших изысканий. Надо добиться в Госплане решения об оттяжке. Нельзя ли связать это со строительством вагонного завода? Мол — необеспеченность энергией и так далее?
— Попытаюсь.
— В Госплане это пройдет. Там тоже есть наши. Там Иван Александрович сидит, знаете такого?
— Гм… Что-то… Впрочем, кажется…
— В крайнем случае на вагонный завод по нажимайте. Хотя, знаете, если завод будут строить, один из ваших домиков снесут, слышал.
— Знаю. — Камнев помрачнел, домика ему было чертовски жаль.
— Вы трусите, потому что не знаете обстановки, не понимаете, куда это ведет… Иван Александрович не очень-то доволен вами (этого легендарного Ивана Александровича Лев выдумал на ходу).
— М-м, знаете, я в этих делах, как бы точнее сказать… младенец.
— Ну да, я знаю, что в этих делах вы притворяетесь младенцем.
— Лева!
— Две тысячи инженеров сделают то, чего не сделает миллионная армия, это-то вы понимаете?
— Без армии все равно не обойтись. Вот это и заботит.
— Ах, вам не дает покоя забота об армии? Вы бы лучше о своем заводе позаботились. Армию другие создадут, если уже не создали. Вы думаете, бомбы, взрывы — эго так себе, ни с того ни с сего? А кулацкие дела? А убийства полпредов, разрыв с Англией и так далее и тому подобное? Милый Николай Иванович, все это одна линия, одна система. Понимаете? Иван Александрович сообщает: готовьтесь!
