– Какой болезни? – спросила Юлия, чувствуя, как у нее поднимается температура.
– Знаете, я вот когда читаю о православных чекистах, православных банкирах, мне становится противно. Так, знаете, мерзко мне становится. Особенно когда церковь начинает награждать их своими орденами. Если это не болезнь, то что это? Хорошо. Назовем это беспорядочными связями. Но ведь именно они приводят к болезням. Вы же знаете.
Юлия Кликникова хотела утвердительно кивнуть, но вовремя удержалась.
– Я хочу заострить общественное внимание на некоторых участниках этого финансово-политически-православного союза. И зритель сделает выводы – от частного к общему. Тем более что часть выводов я и так уже сделал. Для вас.
– А каких людей вы имеете в виду? – поинтересовалась Юлия и наклонила головку, как она полагала, обворожительно. И тут же получила визг режиссера в «ухо»: «Ты о чем его спрашиваешь, ты офонарела! Юля!»
– Все увидите завтра. Москва узнает своих героев, я уверен, узнает!
В «ухе» Юлии Кликниковой вопил режиссер: «У нас сюжет о его театре, объявляй, затыкай его! Плевать, что не время еще! Объявляй! Мне голову оторвут, мне уже отрывают…» Юлия с облегчением приготовилась объявить сюжет, как вдруг услышала визг громче прежнего: «Юля, сюжет не готов, заткни его, умоляю, умоляю…»
– Сращение церкви и капитала достигло пародийных высот, – продолжал Сильвестр. – Или, говоря на языке одного моего знакомого, сращение Бога и мамоны. Посмотрите на толстосумов, ищущих царствия небесного. Вернее, они хотят, чтобы мы так думали – что они ищут Бога, а не прибыли. А что ищут наши высшие иерархи, кроме капитала? Подумайте, в какой они существуют гармонии! Почти божественной гармонии! И долго еще будут делать из нас дураков лицедеи в рясах?
Ипполит Карлович посмотрел на отца Никодима. Взгляд «недоолигарха» был спокойным. Свершилось. Сильвестр все-таки сказал. А значит, закрытие театра с помощью пожарной команды – слишком очевидный для всех жест.
– Перед художником в современной России встают почти неразрешимые вопросы, – продолжал не обрываемый никем и ничем Андреев. – Как высмеять то, что само по себе уже смешно? Как обвинить тех, кто, сам того не подозревая, каждым своим словом и жестом себя обвиняет?
«Юля, Юля, сюжет еще в работе, уводи его от этой темы, срочно, бляха муха, господи, господи!» – бесновался режиссер в прекрасной ушной раковине телеведущей.
– Сильвестр Андреевич, вы же нам расскажете, при чем тут Шекспир? Разве об этом он написал великую пьесу про двух влюбленных?
– Юлия, в вашем лице Шекспир нашел такую защитницу, что теперь уже точно может покоиться с миром. Не волнуйтесь так. Мы отдадим Шекспиру – Шекспирово. Но и не забудем, в каком веке и в какой стране мы живем.
«Юля, – стенал режиссер, – спроси его, чего это он такой актуальный стал, он же всегда презирал все такое… В Шекспира его сбрасывай, в Шекспира! Нас всех уволят!»
– Почему вас так заинтересовали актуальные темы? Насколько я знаю, вы всегда их сторонились.
– Я ошибался. Если не заниматься злобой дня, то наши дни станут еще злее. В каком-то смысле я наказан за то, что, зажав нос, пробегал мимо общественных проблем. И дождался – актуальность сама взяла меня за горло.
– И в ответ вы подготовили нам сюрприз, – язвительно сказала ведущая.
– Да. Называйте это сюрпризом, сделанным от раскаяния.
«Юля… все… выходи на рекламу… ничего… что раньше времени… все лучше, чем он…» – прошептал изможденный режиссер, и ведущая, из последних сил испуская лучи, объявила:
– А у нас рекламная пауза.
– После нее мы вернемся и снова расскажем вам о Шекспире, – усмехнулся Сильвестр.
Тем временем улыбчивый и безрадостный вошли в кабинет Семена Борисова.
– Чайку?
– На работе не пьем, – изрек лучезарный. И рассмеялся легко и просторно, как смеются только люди с кристально чистой совестью.
Два инспектора устроились на черных кожаных креслах. Причем лучезарный сел на место задопребывания Семена Борисова. Директор занервничал еще сильнее: его инспекторы присесть не пригласили.
– Вот здесь, – показал безрадостный на свой кожаный портфель, – у нас уже есть заключение о ваших нарушениях.
– Я так и знал.
– Вот видите, – заискрился «фамильный тезка». – Вы знали, что виновны. Давайте пойдем навстречу друг другу: вы признаетесь, а мы вам скажем, в чем.
В директорском взоре сверкнули ненависть и воля к борьбе. Но один лишь взгляд на черный портфель погасил их.
– Вы садитесь, – сказал лучезарный и показал на стульчик напротив, – в ногах правды нет.
Директор театра опустился на стульчик и подумал: «Что в конце концов это значит – в ногах нет правды? А в чем есть?» Он оглядел свои руки, черные туфли, папки бумаг на столе. Оглядел инспекторов. Правды нигде не было.
Сильвестр спокойно пил воду, примечая, что не только продюсеры, но даже операторы поглядывают на него с тревожным изумлением. «Операторы – народ равнодушный. А зацепил. Прекрасно». К Андрееву подбежал телережиссер – в усталых глазах плескался испуг.
– Сильвестр Андреевич, мне звонил руководитель телекомпании, очень просил вас не говорить больше ничего про церковь. Обещаете?
– Торжественно клянусь.
– Двадцать секунд до эфира, – раздался небесный глас.
Юлия Кликникова засверкала улыбкой и сообщила стране:
– Напоминаю вам, что у нас в гостях всемирно известный театральный режиссер Сильвестр Андреев и говорим мы с ним о завтрашней премьере «Ромео и Джульетты».
– Вы, наверное, думаете, чего это он так завелся, говоря о православных олигархах? О священниках, которые так любят находиться подле сильных мира сего? Печально то, что мы принимаем это как должное. Видите, как все перемешалось в наших головах? Мы уже не в состоянии отличить белое от черного. Вот что я имею в виду, когда говорю о болезни. Юлия, дорогая, я рассказываю о предстоящей премьере немножко уныло, потому что она касается невеселых вещей. Но, знаете, театр такое место, где даже самые серьезные проблемы можно… – Сильвестр задумался, подыскивая точное слово, – можно протанцевать… – он обратил внимание на нахмуренные бровки телеведущей. – Я образно говорю, Юлия.
Юлия мотнула головой: да понимаю я, что образно, я же не идиотка! Она была окончательно сбита с толку. Она хотела задать восемь вопросов, которые ей написали, обворожительно улыбнуться после каждого, выйти два раза на рекламу, один раз на сюжет и завершить программу. А перед финалом улыбнуться так, чтобы, как всегда, пленить всю страну. Ее улыбка должна была достичь всех потаенных уголков России, всех квартир и домов, сверкнуть из каждого телевизора и оставить в каждом сердце дивный след. «А этот Сильвестр Андреев… – думала она со злобой. – Дурой меня выставляет перед Россией… Какие у него противные короткие пальцы!»
– Я, кажется, начинаю догадываться, о ком вы говорите, о каких всем известных персонажах, – блеснула наконец Юлия Кликникова если не интеллектом, то хотя бы познаниями из жизни высших слоев общества. Сильвестр вдруг привстал, перегнулся через стол и, приблизив губы к уху ведущей и беснующемуся там режиссеру, понизил голос до полушепота:
– Только не упоминайте их имен всуе!
«Дура, о Шекспире говори! – отчаянно завопил режиссер, проклиная Сильвестра. – Обманул меня, сука!»
Рейтинг программы возносило и возносило.
– Но при чем тут Шекспир? При чем тут Ромео? И Джульетта?
– Вы, Юлия, похоже, твердо знаете, о чем он писал?
Ведущая была оскорблена. Глубочайше. На нее! Звезду прайм-тайма! На нее! В присутствии всей страны наезжают – весомо, грубо, зримо. А она совершенно беспомощна. И позвонить не может никому. Прямой эфир. Федеральный.
– Как фамилия Джульетты? – наступал Сильвестр. – Вот как бы ее записали у нас в паспортном столе? Как? Джульетта Ка… пу…
Юлия закусила нижнюю губку – Андрееву понравилась ее растерянность. Он захотел усилить эффект, с интересом разглядывая ведущую:
– Как звали брата Джульетты?
– Тибальт, бляха муха! – крикнул Ипполит Карлович. – Тибальт!
Но Юлия Кликникова не слышала «недоолигарха» – она была в федеральном эфире. И она была растеряна, она была унижена – в федеральном эфире.
– Ну вот, дорогая Юля, простите, Юлия, если вы не знаете таких простых вещей, как вы можете делать предположения, что подходит этому тексту, а что ему чуждо? Вижу, вы все-таки сомневаетесь. Спросить вас еще?
– Вопросы здесь все-таки задаю я, – не без злобы проговорила Юлия Кликникова. Она уже не думала, что обворожительна.
– Хм! Как в кабинете следователя. Шучу я, не злитесь так, Юля… Юлия…
Рейтинг программы подлетал до небес. На голову телережиссера сыпались звонки с такой высоты, что он думал только об одном: уволят его с выходным пособием или по статье?
А в ухе обворожительной Юлии раздавались вопли.
