В общении с коллегами Александр становился все ровнее. Актеры находили, что он стал скучным. Александр все меньше желал кому-то понравиться. Возможно, в нем рождалось что-то новое, но артист погибал – ведь артист для того и выходит на сцену, чтобы быть любимым.
Однажды Нинель Стравинская, встретив Сашу на лестнице, сказала:
– Вы потрясающе держите удар.
Александру, с одной стороны, польстила эта фраза. С другой – резанула претенциозность, с которой она была произнесена. «Как будто орден мне вручила Нинель Карповна», – подумал он, глядя, как тяжело, медленно спускается по лестнице старая актриса.
Преображенский поднимался ей навстречу. Он как всегда с уважением поздоровался со Стравинской и подошел к Александру. Было видно, что он очень устал, что сумятица последних репетиций утомляет и раздражает его.
– Мы должны после премьеры напиться. Просто обязаны, Саша.
– Конечно.
– Ни один спектакль мне так не давался. Все наперекосяк! И неясно, зачем все это? Я от таких предложений в кино отказываюсь уже который месяц! А зачем? Чтобы поучаствовать в чужой игре! Пользуясь нами, Сильвестр мстит Ипполиту. Ты же это понимаешь?
– Это, мне кажется, все понимают.
– И еще что-то затеял с Ганелем, как будто мало ему назначения этой… Извини… – Саша махнул рукой, мол, не извиняйся, проехали. – Я утром просыпаюсь и чувствую, что мне необходимо все это прекратить. А потом прихожу сюда, вижу гримерную, мой костюм и так играть хочется… – Преображенский улыбнулся. Как показалось Саше – виновато.
Он знал, что Сергей никогда не откажется от такой роли. Никогда не откажется от работы с Сильвестром, хоть и чувствует себя оскорбленным. И потому Александр сказал:
– Терпеть недолго осталось. А после премьеры напьемся так, что сможем проходить сквозь стены.
– В смысле? Как это?
– А вот увидишь.
– Обещай.
– Обещаю!
Рукопожатие было крепким.
И Саша записал вечером в дневнике: «Может быть, люди и смертны. Но их чувства – нет».
Пожарная безопасность – вот наше спасение
За день до премьеры Иосиф, не выдержав груза тайны, позвонил отцу Никодиму. Звонил он из своего кабинета по служебному телефону. Иосифу казалось, что этот дряхлый советский телефон не способен разболтать никаких секретов. Потускневший от времени телефонный аппарат вызывал у Иосифа безоговорочное доверие. А значит, он вполне годится, чтобы, пользуясь им, предать.
Священнослужитель был, как всегда, у Ипполита Карловича. Посмотрев на мобильный, шепнул «недоолигарху»:
– Иосиф на проводе.
– Повесится он когда-нибудь. Как Иуда. На проводе этом.
Ипполит Карлович предчувствовал, что звонок не сулит ничего хорошего. Отец Никодим ответил елейно, но в голосе его ощущалась тревога:
– Рад вам.
– Отец Никодим. Отец Никодим. Отец Никодим. Это Иосиф. Иосиф.
– Слушаю вас.
– Я буду краток. Краток.
– По началу не похоже, – хохотнул священник.
– Тут репетируют не только Ромео… Тут что-то готовится кроме… Я точно не знаю… Один раз только слышал… Подслушал случайно… Намеренно случайно… Против вас что-то… Прямо на сцене будет…
– А почему тянули? – в голосе отца Никодима сверкнула сталь.
– Не знаю я, не знаю, я запутался тут окончательно, это все выше моих сил…
Почему-то Иосиф захотел добавить «я как свинья в лабиринте», но вовремя остановился. Сказал только:
– Не мог говорить, и молчать не мог…
И подумал: «Вот сейчас положу трубку, и все будет кончено». И захотел длить и длить разговор, слушать и слушать голос отца Никодима, чтобы чувствовать себя хоть кому-то союзником.
– Иосиф Матвеевич, премьера ведь завтра?
– Завтра, – ответил Иосиф и вздохнул.
– Спасибо вам.
Иосиф облизал тонкие губы и сказал:
– А… а поговорите еще со мной…
Отец Никодим в раздражении возвел очи к потолку высокого зала.
– Иосиф Матвеевич, вы крещеный?
Иосиф смутился. Забормотал:
– Говорят, меня бабушка крестила тайно от еврейских родственников. Она умерла, когда мне было пять. Крошка такая… был я… Так никому бабушка и не сказала точно, христианин я или… совсем наоборот. Потом родители меня обрезали… Мама кричала… Папа… не кричал… А когда я встретил в институте друга школьного, он читал Коран и сказал мне: «Мусульманин вдовеет постепенно», и мне это так понравилось, что я пришел в мечеть…
– Иосиф Матвеевич, – сверкающая сталь в голосе священника, как показалось Иосифу, обратилась в саблю, – вам нужно или к врачу, или ко мне. Выбирайте сами. Бог вам в помощь.
И отец Никодим нажал на сброс звонка. Иосиф еще долго слушал телефонные гудки, звучащие из старого советского аппарата. Они были то тише, то громче, то короче, то длиннее… То тише, то громче, то короче, то длиннее. То тише, то громче, то короче, то длиннее… И взвыл Иосиф – даже в гудках согласия нет. Нет – даже в гудках! – гармонии.
Отец Никодим выразительно посмотрел на Ипполита Карловича. Тот мрачно спросил:
– Ну? Что хрен грядущий. Нам готовит.
– Я предупреждал вас.
– Я больше всего. Ненавижу. Когда кто-то мне так говорит.
– Ипполит Карлович, надо запретить премьеру. Сильвестр готовит что-то кроме «Ромео и Джульетты».
– Кроме того. Что в газетах уже пишут. Что я своих бездарных любовниц на главные роли. Ставлю. Какой еще компромат. Может приготовить этот. Паяц.
– Не знаю, не знаю, и Иосиф не знает. По всему видно, что-то против нас. Против вас!
Отец Никодим показал на пригласительный билет, присланный Сильвестром вместе с личным письмом, приглашаю мол, жду, приходите всенепременно. Ипполит Карлович посмотрел туда же. Пригласительный был пафосный, с золотым тиснением.
– В этом золоте кроется наш позор! – воскликнул отец Никодим.
– Он не осмелится, – сказал Ипполит Карлович и понял, что осмелится, и еще как.
Вдруг лик отца Никодима просиял.
– Ипполит Карлович, есть же пожарная безопасность! Пришлите инспекторов! Пусть закроют театр, пусть отложат спектакль по своим противопожарным причинам!
«Недоолигарх» задумался и одобрил:
– Мысль.
– Мысль! – воодушевился священник и восторженно воскликнул. – Противопожарная мысль!
– И после этого. Я его уволю.
– Пожарная безопасность – вот наше спасение!
– Аминь, – сказал Ипполит Карлович.
Звонок против эфира
Сцилла Харибдовна контролировала все, что происходило в кабинете Иосифа. Раньше это был кабинет директора, с которым Сильвестр переговаривался по аппарату внутренней связи. Когда Иосиф гордо заселился в кабинет, режиссер приказал оставить аппарат круглосуточно включенным. Так, чтобы все звуки из Иосифова логова были слышны Сцилле Харибдовне.
Дослушав до конца сбивчивый донос Иосифа, Сцилла Харибдовна без стука вошла в кабинет Сильвестра. Небрежно кивнула господину Ганелю (ревность не проходила, и секретарша не могла ее скрыть даже в присутствии режиссера), встала напротив Сильвестра и торжественно объявила:
– Все, как вы предсказывали. Не выдержал.
– Но ведь как долго крепился! – улыбнулся Сильвестр. – Эксперимент удался, друзья мои, эксперимент удался…
Он откинулся в кресле и закрыл глаза. Достал мобильный, приоткрыл левый глаз, нажал на какую-то кнопку, закрыл глаз и сказал ласково:
– Иосиф, зайди ко мне, дорогой.
Господин Ганель заворчал:
– Я же предупреждал…
– Ты ведь знаешь, я ненавижу, когда мне так говорят.
В проеме двери нарисовался Иосиф – взгляд потерянный, голова склоненная, ладошки потные.
– Я выпишу тебе премию, дорогой. Крепился ты сказочно долго.
На лице Иосифа – смирение и печаль. На плечах Иосифа – серый свитер. В душе Иосифа – жажда бури. Бури, которая вбросила бы его в круговорот событий. А события заставили бы его забыться. Но событий он ждал напрасно. Сильвестр обрек его на пустоту:
– Все, иди, дорогой.
Иосиф повернулся задом к режиссеру, потом повернулся лицом и, медленно пятясь, утек. Когда дверь за ним закрылась, Сильвестр сказал:
– Ну что же, наши огневые позиции засечены врагом… Прекрасно. Светочка, у меня… – Сильвестр остановился. – А вот это уже будет лишнее. Посмотри, дорогая, не подслушивает ли наш виртуоз?
Сцилла Харибдовна резко открыла дверь, надеясь расшибить Иосифу лоб. Но дверь рассекла только воздух.
– Я так и думал. Все, Иосиф закончился, друзья мои. Так. У меня вечером эфир на Первом канале. Я его отменить хотел, но Иосиф не дал мне выбора.
«Вы сами себе не дали выбора!» – мысленно взвизгнул господин Ганель.
– Видимо, придется пойти. Света, позвони, скажи им, что я еду. Откроем занавес за день до премьеры. Тоже ведь хороший ход? Пускай поспорит жалкий звоночек толстяка священнику с моим эфиром на миллионы зрителей. С тревогой думаю, кто победит? – И Сильвестр засмеялся.
И в который раз господин Ганель, не верящий в Бога, подумал: «Этот человек – богоподобен».
