Сергей:
Не надо наклоняться, сам достану.
(Целует ее.)
Вечером Александр записал в свой дневник: «Если бы меня спросили – „чувствовал ли ты любовь, не знающую пределов“? Я бы ответил – да. Когда я смотрел на сцену Сергея и Наташи… Моя любовь к ним, запутанная, источенная условностями, прерываемая мною и людьми, в одно мгновение заполнила меня, встала во весь рост и сказала в полный голос: „Я есть“».
Но сейчас Александр, съежившись, сидел в левом углу пятого ряда партера. Никто его не замечал.
Наташа просто забыла, что в зале сидит ее бывший друг. Забыть об Александре ей помог актерский инстинкт: напряжение последних дней и так было невероятно сильным, и если бы она думала еще и о мучениях Саши, то не смогла бы и шагу ступить по сцене.
Александр посматривал на Сильвестра, сидящего за режиссерским столиком с неизменным стаканом воды и испещренным пометками шекспировским текстом. Александр не мог видеть, как около фразы «Мой друг, где целоваться вы учились?», которую произнесла Наташа, Сильвестр сделал пометку «безнадежна».
К Андрееву, пригнувшись, стараясь не мешать репетиции, пробирался господин Ганель в одежде священника. Ряса новенькая, поблескивающая. На груди огромный крест. Сильвестр покосился на брата Лоренцо и, как всегда, невольно улыбнулся – карлик-поп вызывал у него умиление.
Даже издалека было видно, что господина Ганеля распирают гордость и хитрость. И гордость была больше. Она простиралась до самой крыши огромного зала, и с ее размахом могла поспорить разве что Александрова любовь.
Господин Ганель подсел к режиссерскому столику и тут же сотворил на своем лице гримасу ленивого равнодушия. Он дожидался, когда Сильвестр станет его расспрашивать, ну, мол, брат Лоренцо, чем ты так горд? Сильвестр же зорко, по-коршуньи, наблюдал за тем, как Преображенский и Наташа завершают сцену на балконе. Вдруг режиссер крикнул:
– Не надо, Сережа, не поддавайся ей!
Преображенский остановился. Посмотрел на Сильвестра с недовольством – он ненавидел, когда прерывали его игру.
– Джульетта совсем обезумела от любви, – Сильвестр услышал, что говорит с хрипотцой, и глотнул воды, – она не понимает, как рискует сейчас Ромео. Он ведь в доме Капулетти, и если его заметят, то, скорее всего, убьют. Ромео нередко участвовал в уличных потасовках, бил сам и был бит. Он кожей чувствует, что в этом цветущем саду его могут в лучшем случае покалечить, если найдут. Он не забывает, вернее, его тело, его инстинкты не забывают, что вокруг – ненависть. Сережа, играй любовь, прорастающую через страх. Любовь, пробивающуюся сквозь ненависть. Мы же об этом столько говорили… А для Джульетты сейчас нет ничего, кроме любви.
– То есть, – вдруг сказала Наташа голосом неожиданно твердым, – то есть я правильно играю?
Сильвестр усмехнулся: Наташа и правда вошла в роль бесстрашной от любви девушки.
– Да, все правильно.
И шепнул господину Ганелю:
– Она фантастически однообразна. Но времени у нас нет совершенно.
Задумался и все же сказал:
– Наталья, будет лучше, когда твои интонации станут богаче. Разложи монолог на семь нот. У тебя пока максимум две. Но к совершенству будем идти постепенно. Не торопись особо.
Когда Александр услышал, что Сильвестр хочет «постепенно идти к совершенству», он понял, что Наташа абсолютно не интересует Андреева как актриса. Компромисс, постепенность, откладывание на завтра, вежливый тон – все это не из Сильвестрова арсенала. «Как он ее назвал… Наталья! – с тоской подумал Александр. – Конец света, а не обращение».
Александр почувствовал желание защитить Наташу от надвигающегося разочарования. Он знал, что Наташа только в этой роли видит оправдание своей перекошенной, неудавшейся жизни. Но что он мог сделать? Только сидеть в пятом ряду партера и любить.
Сергей, видя, что Наташа обескуражена, тихо сказал ей: «Я тебе потом объясню, что это значит, а сейчас не задавай ему вопросов. Хуже будет». Про себя Сергей называл Наташу «пустое место». Он досадовал, что сейчас, сбитая с толку режиссером, она станет играть еще тусклее.
Сильвестр наклонился к господину Ганелю:
– Говори, что тебя так распирает? А то тебя разорвет тайна.
Господин Ганель приблизил губы к Сильвестрову уху:
– Кажется, я нашел, что вы просили.
И снова замолчал в ожидании просьб. Но Сильвестр ткнул его в бок так сильно, что ряса помялась – в том месте, где встретилась с режиссерским локтем. Господин Ганель, польщенный фамильярностью, пламенно зашептал:
– Есть превосходный французский фарс! Средневековый! Умирает богач…
– Богач – хорошо. Умирает – прекрасно.
– Рядом священник. Чистый Никодим!
Господин Ганель отодвинулся от режиссерского уха и изобразил на своем лице такое приторное, такое сладкое благочестие, что Сильвестр тихо засмеялся, карлик тоже, а Наташа воскликнула:
В каком часуПослать мне завтра за ответом?
Сергей:
В девять.
Наташа:
До этого ведь целых двадцать лет!Мученье ждать… Что я сказать хотела?
– Так что ты сказать хотел, Ганель? – тихо спросил Сильвестр.
– Умирает толстосум…
– Повтори. Приятно слышать.
– А священник стоит рядом и в обмен на пожертвования обещает ему жизнь вечную… Говорит: вы мне свои мельницы и поля, а я вам – жизнь вечную. В раю. С Создателем я уже договорился. Осталось только с вами.
– Ха! Узнаю брата Нику. Хорошая находка, Ганель.
И Сильвестр подмигнул брату Лоренцо. Тот был рад похвалам. Рад настолько, что забыл, о чем еще хотел сказать.
Преображенский подошел к Наташе почти вплотную и тихо сказал:
Припомни, я покамест постою.
Наташа:
Постой, покамест я опять забуду…
Господин Ганель хлопнул себя по лбу – четки на его запястье щелкнули.
– Вспомнил! Там прекрасный финал! Душа у этого богатея такая поганая, что испустить ее он может только через зад.
– Узнаю средневековых французов.
– Материально-телесный низ, так сказать, в центре внимания, – не без гонора блеснул познаниями господин Ганель.
– Ага, Ганель, низ в центре, – усмехнулся Сильвестр, как всегда чуткий к сочетаниям слов.
Наташа:
Почти светает. Шел бы ты подальше.А как, скажи, расстаться мне с тобой?Ты как ручная птичка щеголихи,Привязанная ниткою к руке…
Сергей:
Мне б так хотелосьТой птицей быть!
– Спасибо! Отвратительно! – крикнул Сильвестр.
Наташа почувствовала, как задрожали колени. И вдруг – еще один привет от накаленных нервов – задергалось веко на левом глазу. Ей стало нестерпимо стыдно, и тут задергалось веко на правом. «Это видит только Сергей, – мелькнуло в голове Наташи, – но как же… как же это пошло…»
Мимическое событие заметил и Александр. Его не изумило, что он с пятого ряда смог разглядеть, что происходит с Наташей. Александру было не до изумления: то, что он увидел, стало одним из самых тяжелых впечатлений в его жизни. Он так любил ее глаза, которые, как ему всегда казалось, меняли цвет – от голубого к зеленому. Какого цвета они сейчас? Он не мог разглядеть.
Сильвестр продолжил говорить – раздраженно, глядя в упор на актеров:
– Сейчас все перейдем в репетиционную комнату и будем потеть, пока не начнется искусство.
– А в чем дело, Сильвестр Андреевич? – с вызовом спросил Преображенский. Он был оскорблен. Режиссер менял ему партнеров, менял концепцию и считает возможным после этого окатить его криком «отвратительно!».
– Сережа, дело в том, что я не увидел в твоей, как всегда, высококлассной игре ничего нового. Ты играл точно так же, когда твоим партнером был Саша. Все изменилось, кроме твоей игры. А ведь они же не близнецы – Наташа и Саша? Ведь нет?
Александру этот вопрос показался неприятным, как скальпель, и он – впервые за все время работы с Сильвестром – посмотрел на него с недовольством.
А Преображенский подумал: «Да я вообще не чувствую, не вижу новую партнершу! От кого мне играть, от кого отталкиваться?»
– Мы только начинаем, – сказал Сергей. – Неудивительно, что пока побеждает старое.
– А мне удивительно, Сережа, – спокойно отвечал Сильвестр. – Ты слишком хороший актер, чтобы говорить такие глупости. И ты сам знаешь, что говоришь чепуху. Я понимаю, что на самом деле ты хочешь сказать, но придется тебе принять все как есть.
Наташа растерянно смотрела на Сильвестра. Александр не смог вынести этого взгляда. Решил уйти с репетиции. Он видел, в окружении каких чувств оказалась его подруга: равнодушная агрессия Сильвестра, скрытое, но ощутимое презрение Преображенского, зависть труппы, ждущей, когда Наташа оступится.
Александр незаметно вышел из зала.
Спускаясь по лестнице, он лихорадочно перебирал в уме способы, которыми мог помочь Наташе. Но его возможности были ничтожными. Его скорая театральная помощь была беспомощной. Если представить ее в виде машины с красным крестом, то она, едва выехав, развалилась – колеса покатились в разные стороны, двери с грохотом упали на землю, а врач начал задыхаться от бессилия. У врача не было ни лекарств, ни аппаратуры. Только чувства.
