Клайд обхватил себя за плечи и бешено затряс головой:
— Н-нет, н-нет, я ее н-не т-трогал, н-нет, н-нет!
Это заикание, детски нескоординированные движения, бегающие глаза — все выдавало в нем умственно отсталого. А по тому, как он затрясся при упоминании о Мии, я поняла, что он попал сюда именно за то, что приставал к маленьким девочкам. Просто я была как в тумане, поэтому сразу не заметила. Черт, как по-дурацки вышло. Я сказала, что верю ему. Нет-нет, конечно же, он не трогал Мию.
Я собралась было идти дальше, но он перестал держать себя за плечи и взял мою руку обеими своими — некрепко, небольно — и сказал: «Я Клайд. Клайд Хаббард. Привет. Привет, как дела?» И неуверенно улыбнулся.
Я дала ему секунду за себя подержаться, потом мягко высвободила руку. Я не знала, как быть, поэтому сказала: «Меня зовут Дженнифер Рейн, Голди Харт, Серена дель Рио, Бель Тинкер, Энни Окли, Лола Монтес. Мы с Мией здесь новенькие. Просто осматриваемся. Рада познакомиться, Клайд».
Он закивал изо всех сил:
— Т-ты т-такая к-красивая. П-правда. Т-так все говорят. П-прекрасная.
И я сказала ему ясно и отчетливо:
— Я — не то, что обо мне говорят. Равно как и ты. Быть теми, кто мы есть, и без того достаточно сложно.
Это только привело его в замешательство. Он снова уставился на часы.
— Приятно было поболтать с тобой, Клайд, сказала я. — А теперь мне пора искать свою дочь.
Он с мольбой перевел глаза на меня:
— М-мне т-тридцать т-три, т-тридцать т-три, т-тридцать т-три!
— Не надо смотреть на часы, Клайд, — сказала я. — Часы все врут. Смотри лучше на солнце, а еще лучше — на луну.
Я похлопала его по плечу и ушла.
И с тех пор я его не видела до сегодняшней ночи, когда он набросился на меня со своими слюнявыми поцелуями. Да, наверное, только этого он и хотел, только поцеловать, потому что он был в одежде и не пытался схватить меня за горло или вроде того, но он придавил меня своим весом, я не могла даже пошевелиться под одеялом. Я не знала, что он хочет, и испугалась, и крикнула Мии, чтобы она залезла под кровать и не смотрела, и стала биться, стараясь из-под него выбраться, и уворачивала лицо от поцелуев. Наконец я высвободила одну руку и, пытаясь освободиться и дальше, локтем попала ему по носу. Боль испугала его, привела в ужас. Он схватил меня за голые плечи, затряс головой и все старался заглянуть мне в лицо: «Пожалуйста, пожалуйста», бормотал он, и с каждым встряхиванием капли крови падали из его носа мне на лицо, плечи и грудь. Он закрыл глаза и опустил голову, умоляя: «Пожалуйста, я люблю тебя, ну пожалуйста!»
Потом он перестал всхлипывать, отпустил мои плечи, и я ударила его по лицу изо всех сил. Он вздрогнул, а когда я ударила снова, отступил, но если бы в тот момент у меня был пистолет, клянусь, мне бы ничего не стоило вышибить ему последние никчемные мозги.
— Люблю тебя, — крикнул он с закрытыми глазами, тряся головой.
— Нет, Клайд. Ты должен спросить разрешения. Ты не должен делать этого без спросу. Это насилие. Ты напугал меня, сделал мне больно.
Он открыл глаза, посмотрел на меня, он открывал их все шире, точно пытаясь вобрать все, что видел в моем лице. Губы его перекосило, в уголке рта показалась слюна, откуда-то из глубины горла вырвался сдавленный всхлип.
Я поняла, что он увидел кровь.
— Да, Клайд, ты сделал мне больно, — прошипела я.
Он беспомощно, умоляюще поднял руки, пытаясь произнести то, во что отказывался поверить его разум.
Я заставила его поверить:
— Ты сделал мне больно, черт возьми, Клайд, ублюдок, сделал мне больно!
— Нет, н-нет, — лепетал он, — я люблю тебя, люблю.
Это было чересчур: боль, безнадежность, страх… Я заплакала.
— Я сделал тебе больно, — повторял Клайд, изумленно, потерянно, убито. Он сполз на пол и, всхлипывая, сжался в комочек. Я слезла с кровати нагишом и стала искать, чем его ударить, я хотела позвать на помощь, убежать — но вместо этого опустилась на колени перед ним, тронула его за плечо и прошептала, что все в порядке, уже все прошло.
Я пообещала, что никому не расскажу.
Он пообещал, что поможет мне убежать.
Дэниел воплотился вместе с Алмазом. Он сидел по-турецки напротив Алмаза в аризонской пустыне в безветренную беззвездную ночь; луна опускалась к горизонту. Он плакал, но не мог вспомнить, почему. Не потому что не мог разглядеть пламя в центре Алмаза. Это у него со временем получится. Он нужен Алмазу не меньше, чем тот ему. Дэниел чувствовал, что его пускают внутрь — только не указывают пути. Ему оставалось только сидеть на пороге, вглядываясь в ось света, как в карту, пока она не осветит пути. Он улыбнулся, вспомнив, как Бешеный Билл вдалбливал ему: карта — еще не путешествие.
— Согласен, Бешеный Билл, — вслух сказал он, — если только она не освещает местности.
Он взглянул на Алмаз и сказал уже Вольте:
— Это не метафора. Это не семечко новой вселенной. Это не маяк. Мне кажется, Алмаз — это вход, дверь, портал, я еще не знаю, куда, но собираюсь выяснить. Если и когда мне это удастся, я принесу его вам.
После телефонного звонка, сделанного накануне, Дэниел говорил с Вольтой вслух, чтобы понять, что собирается сказать во время следующего звонка, и отрепетировать это. Когда он звонил в первый раз, он был еще слишком возбужден похищением и менее уверен в себе. Теперь, вместе с уверенностью, к Дэниелу пришло и понимание того, что Алмаз не откроется ему, пока он не выполнит свои обязательства перед Вольтой или же не объяснится с ним так, чтобы Вольта понял и простил его. Дэниела и самого угнетало то, что он нарушил обещание, данное Вольте. Он задумался: может, из-за этого он и плакал? Или из-за того, что пришлось вернуться? Он проверил время: прошло пять часов.
Дэниел обнаружил, что, исчезая с Алмазом при дневном свете, не видит пламени внутри. Вероятно, пламя поглощалось солнцем или же сливалось с ним. Спираль в центре Алмаза была видна только ночью, и Дэниел был уверен, что это пламя и есть тот порог, который он должен преодолеть, чтобы войти в Алмаз.
Дэниел вытер слезы, встал на ноги — и замер, увидев на горизонте сразу две луны: одна садилась, другая всходила ей навстречу, подобно зеркальному отражению. На мгновение Дэниелу показалось, что луна всходит над океаном или над озером, но в пустыне это было физически невозможно, разве что начался всемирный потоп. Впрочем, исчезновения тоже были из разряда невозможного. Потом он подумал, что слезы преломляют свет, и еще раз вытер глаза, уже рукавом. Когда он поднял глаза, луны почти соприкоснулись, точно призрак луны поднялся и соединился с настоящей луной. Они плавно слились в одну. Луна, ставшая, кажется, яснее, ушла за горизонт.
Дэниел помотал головой:
— Как вам это, Вольта, а? Что это — видение, оптический обман, галлюцинация или ночное явление, которого я просто не заметил до этого?
Он не ждал ответа. Он просто положил Алмаз в сумку для боулинга и пошел к своему фургону. Выбравшись спустя пять минут на шоссе, он уже смеялся.
Звоня Вольте на следующее утро, Улыбчивый Джек был в отличном настроении — и не только благодаря своему жизнерадостному характеру:
— Мы доставили мистеру Кейесу «большие неудобства» своей просьбой выяснить личность звонившего — в этом он сам признался. Правда, подозреваю, что еще большее неудобство он испытывает при мысли, что мы держим его на крючке. Я готов был поклясться, что он до смерти боится Дебритто, и так оно и было. Я прямо чувствовал, как у бедняги Кейеса трубка в руках затряслась. Я сказал ему, что скоро перезвоню и, поскольку понимал, что он может назвать первое пришедшее на ум имя, уточнил, что доносчиком был один из известных мне трех человек. Это, мол, так же верно, как то, что Дредно укокошил не кто-нибудь, а Дебритто, и доказательств у меня на руках полно что по первому вопросу, что по второму.
— Отлично, — оценил Вольта.
Джек заулыбался еще шире:
— Теперь твоя очередь сказать что-нибудь приятное.
— Он не звонил. Впрочем, солнце утром взошло как обычно.
— Так держать, Вольта. Всегда есть хоть какая-то хорошая новость.
Дэниел уже около часу ехал на запад, глядя, как в занимающемся свете вырисовываются очертания гор, как вдруг сбоку мелькнули буквы — он заметил их краем глаза, но этого было достаточно, чтобы вывести его из задумчивости. Он нажал на тормоз, развернул фургон в обратную сторону и съехал с шоссе.
Выгоревшие красные буквы на прикрученном к кактусу беленом куске фанеры гласили:
Место для отдыха
ДВЕ ЛУНЫ
Одна миля от проселочной дороги
Жилье Еда Бассейн ТВ
Дэниел решил, что две луны, увиденные накануне, не были случайностью: это Алмаз советовал ему остановиться и отдохнуть. В последний раз он спал еще до похищения, да и ел в последний раз тогда же. Исчезая с Алмазом, он получал от него энергию, но, видимо, настало время вернуть какую-то ее часть. Он медленно поехал по изрытой колеями проселочной дороге и свернул туда, куда указывала стрелка.
