Мария поворачивается, голова ее скатывается со спинки кресла, мускулы пронзает короткая, резкая боль, и глаза мигом открываются.
Уже светает. Коппе стоит к ней спиной и разговаривает с кем-то по телефону. Ага, вот откуда этот звон. Выходит, она заснула, и ее разбудил телефонный звонок. Кто может ей так рано звонить: Фред, Зеллер? Охваченная тревогой, Мария вскакивает, в ту же секунду Коппе кладет трубку на рычажок и поворачивается лицом к Марии.
— Простите, фрау Кениг, что невольно нарушил ваш сон, — смущенно извиняется он. — Только что звонили с Фризенштрассе, просили вас и герра Ленау в десять прибыть в морг.
— В морг? — переспрашивает Мария, еще не осознав со сна значения этого слова. Лишь произнеся его, она бледнеет.
— Да. К сожалению, да. В развалинах возле Штральзундерштрассе найден труп молодой девушки. Внешние приметы убитой совпадают с приметами Клары Нейман.
Живой покойник
Лучи осеннего солнца свободно проникают сквозь сплетения оголенных ветвей и зажигают на глинистой почве золотые костры. Время от времени два или несколько таких костров сливаются в один огромный, и тогда светлый отблеск жирных срезов, оставленных лопатами, светясь коричневым перламутром, слепит глаза. Но наплывает туча, кисея серой тени падает на землю, и сразу все вокруг становится печальным, мрачным, как обычно и бывает на кладбище.
Порывистый ветер шелестел кронами деревьев, выискивая на ветвях хотя бы один листок, но скупую поживу бросали ему лишь старые дубы, которые, закутавшись в огненную мантию, простоят так до весны. Внизу, у самой земли, порывы ветра почти не ощущались, и клубы дыма из кадильниц медленно плыли к небольшой горсточке людей, окутывая их сладковато-пряным запахом ладана. Пожилой пастор скороговоркой правил заупокойную службу, с заученным равнодушием выговаривая слова, которые давно стали для него не проявлением скорби, не торжественным реквиемом, а будничным делом, ремеслом, таким же самым, как ремесло могильщиков, которые с тоскующим видом стояли поодаль, выжидая, когда им снова придется взяться за лопаты.
Среди провожающих покойника в последний путь было несколько мужчин и две женщины. Женщины стояли у гроба и время от времени картинно, но очень осторожно, — упаси боже, смыть косметику, — прикладывали к глазам носовые платочки. Мужчины, одетые во все темное, чем-то неуловимо были похожи друг на друга, словно напялили на лица одну и ту же маску сдержанной скорби. По временам непреодолимое желание зевнуть судорогой сводило им челюсти, тогда они поспешно вынимали носовые платки и тоже прикрывали ими лица. Иногда порыв ветра все же настигал людей, трепал волосы и развевал одежды. Тогда каждый из них отступал немного назад, поправлял прическу, привычным жестом проверял, не сдвинулся ли галстук, и с тоской посматривал на пастора, мысленно прикидывая, как долго продлится эта процедура. И в каждом взгляде читалась скука, желание как можно скорее со всем покончить. Впрочем, это был лишь короткий отдых. Брови мигом взлетали вверх и сходились на переносье — ах, какая тяжелая утрата! Ибо каждый хорошо помнил о репортерах, приглашенных на церемонию. Непрерывно перебрасывая резинку из одного угла рта в другой, они время от времени заглядывали в фотоаппараты, чтобы увековечить для мира это грустное событие.
Наконец прозвучало последнее слово пастора, и заговорил один из присутствующих. Речь его была лаконична, но выразительна. Казалось, каждое слово, словно чеканная монета, со стуком падает на крышку гроба, как плата покойнику за его добродетели и заслуги перед обществом.
Он еще не закончил говорить, а могильщики, нетерпеливо переступая с ноги на ногу, медленно приближались к могиле, настороженно оглядываясь на каждого участника церемонии, не захочет ли еще кто-нибудь произнести речь. Черт бы побрал такого! Время так дорого — сколько еще работы сегодня. Война и голод окончательно подорвали здоровье людей — они мрут как мухи, только успевай хоронить. Странно, да и только: во время войны только убивали, от болезней почти никто не умирал, а сейчас никого не убивают, разве что случайно, а смерть смерти на пятки наступает. Может, притаившиеся болезни выходят наружу.
По всему чувствовалось, что выступать с надгробным словом больше никто не собирается. Речь оратора приближалась к концу, женщины, стараясь скрыть любопытство, рассматривали ближайшие памятники, мужчины украдкой поглядывали на часы, изо всех сил стараясь сохранить на лицах соответствующую моменту печаль.
Как только небольшой свежий холмик скрылся под венками с черными лентами и церемония закончилась, участники ее заспешили к кладбищенским воротам. Разговоры, по инерции, шли вполголоса, но жесты стали свободные, кое-кто позволил себе улыбнуться — люди спешили вернуться к обычной, размеренной жизни, стараясь как можно скорее забыть недавнее. О нем они вспомнят лишь на следующий день, увидав некролог в газетах, да и то на несколько минут, необходимых для того, чтобы узнать на помещенной сверху фотографии свое изображение.
Немного больше внимания уделил упомянутому некрологу один из работников агентства «Семейный очаг», в обязанность которого входило следить за объявлениями о смерти. Он старательно занес в картотеку имя и фамилию покойного, дату смерти, место, где похоронен, чтобы всегда иметь под рукой нужную информацию, если кто-нибудь станет разыскивать живого, не зная, что тот давно числится в списках мертвых. Ведь «Семейный очаг» — частное агентство по розыску без вести пропавших, действительно занималось и этой прямой своей обязанностью.
С того времени, как Фред Шульц впервые переступил порог вверенного ему учреждения, тут кое-что изменилось. Плющ на фасаде двухэтажного дома с приближением осени поредел, зато вокруг дома выросли строительные леса. Очевидно, дела агентства процветали, если во второй послевоенный год, когда остро чувствовалось отсутствие строительных материалов и стоили они неимоверно дорого, тут решились взяться за достройку и ремонт здания. Впрочем, это и понятно: почва для деятельности агентства была благодатной. Сотни тысяч людей, связанных родственными и дружескими отношениями, за годы войны растеряли друг друга и теперь снова хотели соединиться. Вот почему с такой нагрузкой работали почтальоны, доставлявшие в «Семейный очаг» корреспонденцию. Родители, которые разыскивали своих детей, и дети, которые разыскивали родителей, жены, которые во что бы то ни стало хотели узнать о судьбе своих мужей, невесты, вынужденные до дыр зачитывать строчки, давным-давно написанные рукой любимых, — все присылали сюда письма, полные тоски и надежды, все молили: помогите! Даже получив сообщение о смерти, многие надеялись, что это ошибка: убить могут кого угодно, только не их сына, дочь, мужа, отца. И нескончаемый поток белых, серых, голубых конвертов вливался и вливался в двухэтажный особняк. Люди присылали письма, а вслед за тем и денежные переводы.
Эти переводы — сначала взнос на расходы, связанные с розыском, а потом и гонорар за проделанную работу, — ежемесячно слагались в крупные суммы.
Их могло хватить на содержание аппарата, разъезды, увеличение прибылей, которые всегда обозначают рентабельность каждой солидной фирмы, под какой бы вывеской она ни скрывалась. Но в «Семейном очаге» все денежные притоки, включая и большую дотацию от анонимной благотворительной компании, поглощал один отдел, так называемый «координационный», где сосредоточивалась та работа, ради которой, по сути дела, и было создано агентство. Туда сразу попадали посетители, которых со всех сторон прощупывали, стараясь уяснить, способны ли они к выполнению определенных функций.
Список работников этого отдела Нунке сам в свое время принес и с подчеркнутой торжественностью вручил Фреду Шульцу:
— Ганс Шмидт… Фриц Мюллер… Курт Нейман… — вслух стал читать Григорий и, пожав плечами, остановился. — Эти имена ничего мне не говорят, они словно горсть камушков, одинаково отточенных водой. Герр Нунке, может, вы объясните, кто они — эти Гансы и Фрицы?
— Вы получите досье на каждого. Эти люди абсолютно надежны. Те, кто когда-то входил в элиту нации. Совершенно понятно, что теперь тоже… Вот увидите, как прекрасно оправдает себя идея создания агентства. Столь гуманная миссия, безусловно, встретит всестороннюю поддержку у всех, к кому вы обратитесь, и учтите, повсеместно, о какой бы зоне ни шла речь. Что касается тех, кто обратится к вам за помощью, то здесь у вас будет все возрастающая клиентура. Вскоре начнется массовое возвращение пленных из России, и люди будут обращаться к вам с различными просьбами о розысках. Представляете, сколько нужной информации потечет нам в руки? Плен есть плен, и нам нетрудно будет направить энергию озлобленных людей в нужное русло. Я представляю работу «Семейного очага» так: два отдела, назовем их Западный и Восточный, занимаются розысками. Их мы укомплектуем обыкновенными служащими, конечно, людьми лояльными, хорошо проверенными. Пусть осуществляют высокую миссию служения людям: соединяют друзей, восстанавливают разрушенные семейные очаги и прочее. Для нас это второй план, фон, на котором развернет свою деятельность основной третий отдел, назовем его «координационным». В нем заключается весь смысл нашей работы: создание агентурной сети в восточной зоне, организация постоянного притока беженцев из управляемой русскими зоны… Для начала хорошо бы состряпать две-три сентиментальные историйки, обыватели это любят — и широко их разрекламировать. Что-либо вроде волнующей встречи безутешной матери со своей найденной нами крошкой. Главное, повести дело так, чтобы выжать из бюргера слезу умиления, и тогда успех можно считать обеспеченным. Мы создадим себе имя и одновременно надежную ширму.
