живых, по отношению к лемурам и им подобным мои заклятия остаются более чем эффективными. В поединке один на один все преимущества были бы на моей стороне, однако, скорее всего, они навалятся на меня всем скопом, а возможно, попробуют прежде измотать меня, напустив армию духов.
Обстоятельство пятое: если Серое Привидение командует смертными сектантами, те могут принять и собственные меры защиты от призраков. Меня могут поджидать ловушки в виде заговоренных кругов. Меня могут дожидаться обереги или другие магические барьеры. Либо опасные для здоровья духа вещества вроде антипризрачного порошка. Если я вступлю туда в благостном и безмятежном настроении, я могу напороться на серьезные неприятности.
Обстоятельство шестое: мир велик и потусторонних существ в нем не счесть, а призраки составляют лишь мизерную их часть. В конфликт запросто может вмешаться и кто угодно другой. Если уже активно в нем не участвует.
– Держи ухо востро, Дрезден, – наказал я себе. – Даже допускать не смей, что это ограниченная, локальная проблема. Велика вероятность, что она является частью другой, куда более крупной и сложной.
Что ж, если моя загробная жизнь хоть чем-то напоминала земную, последнее предположение имело хороший шанс сбыться.
И наконец, предположение седьмое и последнее: рано или поздно, черт подери, я начну накладывать небольшие взыскания на тех, кому их давно уже пора огрести.
Я воскресил в памяти несколько ярких воспоминаний о том, как я именно этим и занимался. Образы насилия, огня и отвратительных врагов, яркие и отчетливые на грани реальности, мелькали у меня в голове. За ними последовали сопутствующие эмоции, однако они оказались чуть более приглушенными, далекими, и это позволило мне обработать, рассортировать их.
В первую очередь, само собой, гнев. Гнев на тварей, которые пытались напакостить невинным людям или моим друзьям. В минуты смертельной опасности этот гнев служил мне и оружием, и защитой. Он был со мной всегда, и его проявления почти всякий раз оказывались очень кстати: ведь лучше быть тем, кто полон гнева, а не тем, кто полон ужаса. Однако видеть гнев в воспоминаниях оказалось совсем другим делом; мне даже сделалось немного не по себе. «Гнев» – слово, которое мы используем вместо «злости», когда та разгорается по правому делу, однако красивее или лучше она от этого не становится и восхищения уж точно не заслуживает. Это все та же злость. Свирепая, опасная злость, по смертоносности не уступающая выпущенной пуле. Просто это пуля, которой посчастливилось быть выпущенной в нужную сторону.
За ней следовал страх. Постоянный страх. Не важно, насколько лично вы храбры. Когда кто-то или что-то пытается вас убить, вам становится страшно. Это рефлекторная, возникающая помимо вашей воли эмоция. Ее нельзя отменить. Храбрость – это умение действовать, несмотря на страх, вопреки инстинктам, которые советуют вам бежать или, наоборот, целиком отдаться порожденному страхом гневу. Храбрость – это способность использовать мозги и сердце, когда каждая клетка вашего тела буквально вопит об опасности, а потом действовать так, как велит вам совесть.
Белый Совет клеймил меня за чрезмерное вмешательство в деяния сверхъестественных злодеев, и, хотя я не настолько самонадеян, чтобы приписывать все проблемы нашего мира моим ошибкам, некоторая доля истины в этом все-таки есть. У меня свои счеты и со злодеями, и с официальными лицами. И я не собираюсь стоять сложа руки, когда те, кто слишком слаб, чтобы себя защитить, становятся жертвами.
Вот только какую часть этого составляет отвага, а какую – то, что я полагаю праведным гневом, позволяющим мне не замечать своего страха? В то время как одно воспоминание сменялось другим, я снова и снова видел себя бросающимся очертя голову в огонь – порой в буквальном смысле, – чтобы помочь кому-то, нуждавшемуся в моей помощи, или убить кого-то, кого стоило убить. Накатывавшие на меня вихри эмоций толкали меня вперед, питали энергией мою магию, а еще – не раз и не два – помогали мне выжить в ситуациях, в которых иначе это не удалось бы.
Жаль только, в тех случаях, когда мною двигал адреналин, я редко останавливался, чтобы обдумать последствия моих действий. Когда я спас Сьюзен из лап Бьянки и Красной Коллегии, тем самым я нанес глубочайшее оскорбление всей вампирской расе. Когда граф Ортега вызвал меня на дуэль с целью восстановить честь Красной Коллегии и остановить угрожавшую ее существованию войну, все это закончилось кровавой баней, а мне никогда не приходило в голову, что ситуацию можно было повернуть как-то по-другому. В результате чародей по имени Эбинизер Маккой – мой дед, кстати, – обрушил на цитадель Ортеги старый советский спутник, стянув его с орбиты. В живых не осталось никого. А потом Арианна, вдова Ортеги и дочь Красного Короля, ради мести развязала полномасштабную войну.
Месть Арианны выразилась в виде убийства приемной семьи моей дочери и в похищении ее самой. Как только об этом узнала Сьюзен, она связалась со мной. И опять я, не раздумывая, ринулся в пекло.
Ничего этого не обязано было происходить. Разумеется, я не единственный, чьи действия привели к этой цепочке событий. Но как-то так получалось, что я с завидной регулярностью оказывался на острие событий, необратимо влияя на их развитие. Мог ли я поступить как-то по-другому? И вообще, можно ли это понять сейчас?
В своих воспоминаниях я снова убивал Сьюзен Родригес.
Говорят, время исцеляет все раны. Не знаю откуда, но в одном у меня имеется твердая уверенность: от этой раны мне не избавиться никогда. Конечно, по моей субъективной шкале времени с тех пор прошло всего несколько дней, так что эти события оставались для меня болезненно свежими. Но вряд ли время что-то сможет поделать с тем, что я совершил. Наверняка ничего не поделает.
Мне отчаянно хотелось как следует врезать Серому Привидению и его веселой шайке теней. Врезать по полной, чтобы они испытали на себе тот огонь, что жег меня изнутри. Мне хотелось растереть их в труху.
Однако…
Возможно, мне стоило бы чуть помедлить. Подумать. Возможно, мне стоило бы отринуть и гнев, и страх, и желание вышибать двери и крушить все, что окажется у меня на пути. Действовать умно. Вести себя ответственно.
– Тебе не кажется, что ты немного поздновато взялся за ум, а, приятель? – спросил я себя.
Нет. Учиться никогда не поздно. Прошлого уже не изменить в любом случае. Изменить мы можем только будущее. Единственное, с помощью чего мы можем выстраивать будущее, да и настоящее тоже, – это усвоение уроков прошлого.
И почему, скажите, мне так хотелось драться?
– Вот тебе мыслишка, гений, –
