б только они встретились когда-то, вовремя нашли друг друга...
Она вдруг расплакалась.
Она плакала и знала сейчас, что уже никогда-никогда у них так быть не сможет — так безбедно и легко, как она представила себе, — и не смогла бы она, наверно, оставить мужа, то есть как бы она смогла оставить его, если он так зависим от нее даже в любой мелочи — консервную банку сам открыть не умеет, — что уж там о работе говорить... И разве он, Букреев, бросил бы своих детей? Даже подумать дико...
«Размечталась, дурочка!..» — пожалела она себя, всхлипывая, и теперь уже обеспокоенно подумала, что в любую минуту кто-нибудь может войти сюда и увидеть ее слезы.
Но ведь могло, ведь было же ей все-таки раньше спокойно и хорошо!..
Спокойно — или хорошо? Она сразу же испугалась своего вопроса, торопливо ушла от него, как будто бы погасила, а может быть, просто от себя подальше спрятала, потому что помнить об этом вопросе было бы еще труднее...
Мария Викторовна почувствовала, что совсем, кажется, разболелась, надо было вчера не в кафе идти, а отлежаться в гостинице, принять на ночь аспирин... И ресницы размазались, нос покраснел, и как теперь идти в таком виде...
К нему?!
Но хотя бы узнать, что она ему совсем не нужна, хоть бы точно уже знать об этом, просто для себя знать, и успокоиться наконец.
«Нет, ни для чего серьезного ты ему не нужна», — подумала Мария Викторовна.
«А для несерьезного?»
Тут она растерялась: не ожидала от себя такого вопроса.
Она осторожно вытерла глаза и стала приводить себя в порядок. Ведь завтра ей улетать. Завтра уже поздно будет.
— И кого это черт несет! — с досадой пробормотал Букреев. — Входите!
— Меня черт несет, Юрий Дмитриевич, — сказала она, останавливаясь в дверях и стараясь улыбнуться. — Вы бы хоть поплотнее закрывали...
— Простите, — смутился Букреев и встал из-за стола. — Н-не знал...
— Мимо шла, — как бы извиняясь за вторжение, объяснила Мария Викторовна. — Голова прямо раскалывается... У вас случайно нет каких-нибудь таблеток?
— У меня?! — Букреев так удивленно посмотрел на нее, что она про себя тут же согласилась с ним: «Действительно глупо...» — а он, опасаясь, что она сейчас извинится и уйдет, уже шел к дверям. — В два счета вылечим, Мария Викторовна. Доктор у нас хороший... А вы садитесь, — заботливо предложил он.
Она с благодарностью улыбнулась ему и прошла в каюту.
— Дневальный! — крикнул Букреев. — Доктора ко мне. С таблетками от головной боли.
Зябко кутаясь в пуховый платок, наброшенный на плечи, Мария Викторовна грела ладони на батарее и сказала смущенно:
— Целый день не согреться... Еще и заболеешь перед самым отъездом. — Она посмотрела в окно и проговорила задумчиво: — А ваш сосед с утра ракеты грузит...
Букреев подошел к окну и остановился за ее спиной. Он стоял теперь так близко, что Мария Викторовна боялась даже пошевельнуться: ведь сделай малейшее движение — он еще и отодвинется, пожалуй...
Казарма была на самой вершине сопки, и отсюда хорошо просматривалась вся бухта с заиндевевшими спинами подводных лодок. Над ближним пирсом плыло в морозном клубящемся воздухе изящное тело ракеты, какое-то беспомощное и почти трогательное в крепких неуклюжих тисках подъемного крана.
— Хрупкая какая, — проговорила Мария Викторовна. — Как новогодняя игрушка.
— Эта «игрушка» может эскадру уничтожить, — усмехнулся Букреев. — Или город... Отличные ракеты.
— Вы так говорите об этом... — Она зябко повела плечами. — Тысячи жизней... И все зависит от какого-то пальца на кнопке «Пуск»... Не люблю за это военных! — неожиданно для себя сказала она.
«Детский сад», — снисходительно и ласково подумал Букреев.
— А что, собственно, вы предлагаете? — улыбнулся он.
Она чуть повернула голову и подумала:
«Если бы ты всегда так улыбался... Я бы, наверно, за этими таблетками еще раньше к тебе пришла».
— Демобилизовать Букреева! — решительно предложила она. — И соседа, который грузит вон ту ракету.
— Отличная мысль, — согласился Букреев. — Но надо ведь и тех командиров выгнать. Которые на той стороне. — Рука его махнула через все эти заснеженные сопки, как будто через половину земного шара. — Только сразу же выгнать, ни минутой позже.
— Значит, Букреева придется пока оставить? — вздохнула Мария Викторовна.
— И соседа тоже, — сказал Букреев.
Все время чувствуя его близость за спиной, она проговорила задумчиво:
— Как они ее бережно!.. Как ребенка...
Если он вдруг захочет поцеловать, что делать тогда?
Нет, он и не пытался...
— Я заметила, дети часто здесь играют в тревогу, — сказала она.
— Во всех военных городках играют, — подтвердил Букреев.
— Наверно, и ночью просыпаются, когда сирена гудит?
— Да нет, привыкли уже.
Даже не поцеловать — просто до плеча дотронуться, чтобы она обернулась. А там уж видно будет... Хоть намекнула бы: можно? нельзя?.. Или самому?
Букреев потоптался рядом, и Мария Викторовна услышала, как он медленно отошел к столу.
— Я почему-то подумала сейчас... — проговорила она, не оборачиваясь. — Вы ведь обязательно будете адмиралом, Юрий Дмитриевич.
«Нашла о чем говорить!..» — Букреев опустился в кресло.
— Совсем не уверен, — как-то безразлично ответил он.
— А я уверена! Такой вы... — Что-нибудь пообиднее захотелось сказать ему за все свои унижения перед ним — за то, что столько думала о нем в эти дни, что ждала каждой их встречи, и даже этим своим приходом тоже унизила себя (пусть он и не понял, зачем она здесь, но она-то сама ведь знала!), а он сидит, наверное, в кресле, благополучный, невозмутимый, глухой, жена любит, на службе всегда все в порядке... — Такой вы железный, правильный со всех сторон, — сказала Мария Викторовна. — Никаких в жизни колебаний, все вам ясно, себя не распускаете...
Удивленная его терпеливым
