и тяжёлому труду. Мы ткали и шили для высшего общества, не опускаясь до контрабанды, называя это тяжёлой работой.
— Ничего, скоро твой язычок тебе подрежут, — проскрежетала она.
— И как же? Вместе с моей головой, я полагаю?
— Ну и характер, — холодно улыбнувшись, ответила она.
— С волками жить… — вернула я.
Не склонюсь перед ней. Никогда больше.
Бонни раздражённо пыхтела, возясь с насадкой для маленького инструмента.
— Встань сюда.
Оглянувшись через плечо, я прикинула, сколько примерно времени займёт у парня, чтобы остановить меня. Хватит ли мне пары секунд, чтобы вспороть ей горло парочкой ножниц?
Держа план убийства в голове, я встала туда, куда попросила старая вешалка.
— Не двигайся.
Я стояла, не шевелясь, слишком поглощённая мыслями об убийстве.
Бонни взяла инструмент в трясущиеся, поражённые артритом, руки и включила его. Под аккомпанемент раздражающего звука старуха наказала мне снять перевязь и положить загипсованную руку на стол.
Боль от перелома немного стихла, а может просто мой организм устал сигнализировать, что в моём теле имеется повреждение. В любом случае, я сделала так, как она просила. Зачем пререкаться? Лучше сэкономить время.
Как лучше её кончить?
Перерезать ножницами ярёмную вену?
Может воткнуть кочергу в её гнилое сердце?
Или просто сжать пальцами её старческую шею и давить, давить, давить?..
Я вздрогнула, когда острые зубы лобзика вгрызлись в гипс, снимая жар и зуд. Бонни быстро разрезала его от запястья до локтя, но разжать трясущимися руками гипс быстро ей не удалось. Возраст не позволял, сил ей явно не доставало.
— Открой, — устало скомандовала она. На морщинистом лбу выступили крупные капли пота, а на коже проступили серые пятна.
Каждое движение давалось ей с трудом. Сердце ёкнуло. Она одной ногой в могиле. И я начала отсчёт.
Один.
Два.
Три.
Четыре.
Твёрдым движением руки я вскрыла гипс. Мысли об убийстве принесли душевный покой и равновесие. Поморщившись, скинула повязку, лишившись поддержки, что она давала.
Едва куски коснулись стола, Бонни незамедлительно собрала их, погрузив в ведро со смесью воды и уксуса.
Пошла реакция, вода забурлила.
Старуха перехватила мой взгляд.
— Позволь научить тебя паре вещей напоследок. Уксус растворяет гипс, и как только он осядет на дно, воду пропустят через сито, алмазы, что могли случайно затеряться, достанут со дна, промоют и подготовят к отправке в «Алмазную Долину». — Дай-ка мне остальное, — щёлкнув пальцами, продолжила она. — Я знаю, что в лангете спрятаны мешочки.
Пятнадцать.
Шестнадцать.
Семнадцать.
Восемнадцать.
Боль прокатилась по руке, как только я сняла пластиковую лангету и тканевую подкладку. На коже остались следы от складок ткани, и всё страшно зудело от гипса. Да и опухоль не спала. Зловещий синяк разлился кляксой всевозможными оттенками синего, чёрного и фиолетового.
Она быстро вынула алмазы, положив их рядом с ведром.
— Оказавшись в «Алмазной Долине», куда дальше они отправятся, как ты думаешь?
Потерев руку, я попробовала пошевелить пальцами. Они работали, но силы в хватке не было. И если выпадет шанс прикончить Бонни, мне придётся пройти через боль, и буквально заставить руку повиноваться. По-другому не получится.
— Так что ж, мисс Уивер? — Бонни хлопнула по столу ладонью. — Я задала вопрос. Ответь.
— Ох, прости. Ты, видимо, приняла мою незаинтересованность за внимание, — закатив глаза, ответила я. — Мне плевать.
— А так быть не должно, — ткнув пальцем в больное место, прошипела она. — Больно да?
Я отпрянула и попыталась побороть боль, ухватившись за край стола. Ужасная волна вертиго накрыла меня. Опустив голову, я прижала ноги к полу, пытаясь преодолеть головокружение.
Её усмешка рассеяла серую пелену, оставив ясное понимание, что секатор Бонни совсем рядом. Только руку протяни.
Лезвия.
Кровь.
Смерть.
Старуха не заметила, как загорелись мои глаза в надежде, и как я сосредоточилась на лежавшем поблизости оружии.
Она была слишком поглощена собой — напыщенная, словно павлин, только что хвоста не распушила, и взгляд её был прикован к мужчине у двери.
Указав на ведро и мешочки, Бонни сказала:
— Отнеси это вниз и убедись, что каждый алмаз учтён, — и, прищурившись, продолжила: — и если что-то пропадёт, я ведь узнаю. И как только камни упакуют и промаркируют, тебя осмотрят. Тщательно.
Слегка съёжившись, здоровяк вышел вперёд, явно не обрадованный предстоящей наградой за выполненный приказ.
— Слушаюсь, сударыня.
Дыхание перехватило.
Брат собрал вещи и вышел за дверь.
Она отпустила его.
Теперь мы одни.
Тридцать.
Тридцать один.
Тридцать два
Тридцать три.
Глупая. Глупая старуха Хоук.
Здоровой рукой я очень медленно взяла ножницы, зажав рукояти в кулаке.
Бонни даже не заметила. Слишком увлечённая собой и собственной важностью, она, вальяжно поднявшись, стряхнула крошки гипса с кроваво-красной юбки.
Кроваво-красный.
Тот же самый цвет она носила на игре в кости пару дней назад.
Гнев застил глаза, и я подняла секатор острыми лезвиями кверху.
— Ты недавно спрашивала, болит ли моя рука. Хочу задать похожий вопрос. Как думаешь, ты умрёшь, если это войдёт в твою пустую грудную клетку?
— Брось это, мисс Уивер, — попятившись назад, проговорила старуха.
Я двинулась на неё, размахивая своим оружием.
Бонни открыла рот, собираясь закричать.
Пятьдесят два.
Пятьдесят три.
В прошлый раз я упустила возможность.
Я была слишком медленна. Слишком слаба.
И сейчас не собиралась всё испортить.
И прежде чем она смогла издать хоть один звук, я бросилась в атаку.
Схватив каргу, я накрыла её рот рукой. Боль была настолько ужасной, что даже в здоровой руке ослабла хватка, и я чуть не выронила ножницы, но старуху не отпустила. Она споткнулась, но мне удалось удержать равновесие. Агония острым стеклом прошивала плоть.
— Ай-яй-яй. Думаю, нам
