<Няне.>
Подруга дней моих суровых,Голубка дряхлая моя!Одна в глуши лесов сосновыхДавно, давно ты ждешь меня.Ты под окном своей светлицыГорюешь, будто на часах,И медлят поминутно спицыВ твоих наморщенных руках.Глядишь в забытые воротыНа черный отдаленный путь:Тоска, предчувствия, заботыТеснят твою всечасно грудь.То чудится тебе
<Из письма к Соболевскому.>
У Гальяни иль КольониЗакажи себе в ТвериС пармазаном макарони,Да яишницу свари.
На досуге отобедайУ Пожарского в Торжке,Жареных котлет отведай (именно котлет)И отправься на легке.
Как до Яжельбиц дотащитКолымагу мужичок,То-то друг мой растаращитСладострастный свой глазок!
Поднесут тебе форели!Тотчас их варить вели,Как увидишь: посинели, —Влей в уху стакан шабли.
Чтоб уха была по сердцу,Можно будет в кипятокПоложить немного перцу,Луку маленькой кусок.
Яжельбицы – первая станция после Валдая. – В Валдае спроси, есть ли свежие сельди? если же нет,
У податливых крестьянок(Чем и славится Валдай)К чаю накупи баранокИ скорее поезжай.
* * *
Как счастлив я, когда могу покинутьДокучный шум столицы и двораИ убежать в пустынные дубровы,На берега сих молчаливых вод.
О, скоро ли она со дна речногоПодымется, как рыбка золотая?
Как сладостно явление ееИз тихих волн, при свете ночи лунной!Опутана зелеными власами,Она сидит на берегу крутом.У стройных ног, как пена белых, волныЛаскаются, сливаясь <и> журча.Ее глаза то меркнут, то блистают,Как на небе мерцающие звезды;Дыханья нет из уст ее, но скольПронзительно сих влажных синих устПрохладное лобзанье без дыханья.Томительно и сладко – в летний знойХолодный мед не столько сладок жажде.Когда она игривыми перстамиКудрей моих касается, тогдаМгновенный хлад, как ужас, пробегаетМне голову, и сердце громко бьется,Томительно любовью замирая.И в этот миг я рад оставить жизнь,Хочу стонать и пить ее лобзанье —А речь ее… Какие звуки могутСравниться с ней – младенца первый лепет,Журчанье вод, иль майской шум небес,Иль звонкие Бояна Славья гусли.
<Из письма к Алексееву.>
Прощай, отшельник бессарабскойЛукавый друг души моей —Порадуй же меня не сказочкой арабскойНо русской правдою твоей.
<И. И. Пущину>
Мой первый друг, мой друг бесценный!И я судьбу благословил,Когда мой двор уединенный,Печальным снегом занесенный,Твой колокольчик огласил.
Молю святое провиденье:Да голос мой душе твоейДарует то же утешенье,Да озарит он заточеньеЛучом лицейских ясных дней!
Стансы
В надежде славы и добраГляжу вперед я без боязни;Начало славных дней ПетраМрачили мятежи и казни.
Но правдой он привлек сердца,Но нравы укротил наукой,И был от буйного стрельцаПред ним отличен Долгорукой.
Самодержавною рукойОн смело сеял просвещенье,Не презирал страны родной:Он знал ее предназначенье.
То академик, то герой,То мореплаватель, то плотник,Он всеобъемлющей душойНа троне вечный был работник.
Семейным сходством будь же горд;Во всем будь пращуру подобен:Как он неутомим и тверд,И памятью, как он, незлобен.
Ответ Ф. Т***
Нет, не черкешенка она;Но в долы Грузии от векаТакая дева не сошлаС высот угрюмого Казбека.
Нет, не агат в глазах у ней,Но все сокровища ВостокаНе стоят сладостных лучейЕе полуденного ока.
Зимняя дорога
Сквозь волнистые туманыПробирается луна,На печальные поляныЛьет печально свет она.
По дороге зимней, скучнойТройка борзая бежит,Колокольчик однозвучныйУтомительно гремит.
Что-то слышится родноеВ долгих песнях ямщика:То разгулье удалое,То сердечная тоска……
Ни огня, ни черной хаты,Глушь и снег… На встречу мнеТолько версты полосатыПопадаются одне…
Скучно, грустно… завтра, Нина,Завтра к милой возвратясь,Я забудусь у камина,Загляжусь не наглядясь.
Звучно стрелка часоваяМерный круг свой совершит,И, докучных удаляя,Полночь нас не разлучит.
Грустно, Нина: путь мой скучен,Дремля смолкнул мой ямщик,Колокольчик однозвучен,Отуманен лунный лик.
* * *
В евр<ейской> хижине лампадаВ одном углу бледна горит,Перед лампадою старикЧитает библию. СедыеНа книгу падают власы.Над колыбелию пустойЕврейка плачет молодая.Сидит в другом углу, главойПоникнув, молодой еврей,[Глубоко] в думу погруженный.В печальной хижине старушкаГотовит позднюю трапезу.Старик, закрыв святую книгу,Застежки медные сомкнул.Старуха ставит бедный ужинНа стол и всю семью зовет.Никто нейдет, забыв о пище.Текут в безмолвии часы.Уснуло всё под сенью ночи.Еврейской хижины однойНе посетил отрадный сон.На колокольне городскойБьет полночь. – Вдруг рукой тяжелойСтучатся к ним. Семья вздрогнула,Младой евр<ей> встает и дверьС недоуменьем отворяет —И входит незнакомый странник.В его руке дорожный пос<ох>.
К**
Ты богоматерь, нет сомненья,Не та, которая красойПленила только дух святой,Мила ты всем без исключенья;Не та, которая ХристаРодила не спросясь супруга.Есть бог другой земного круга —Ему послушна красота,Он бог Парни, Тибулла, Мура,Им мучусь, им утешен я.Он весь в тебя – ты мать Амура,Ты богородица моя!
<Мордвинову.>
Под хладом старости угрюмо угасалЕдиный из седых орлов Екатерины.В крылах отяжелев, он небо забывалИ Пинда острые вершины.
В то время ты вставал: твой луч его согрел,Он поднял к небесам и крылья и зеницыИ с шумной радостью взыграл и полетелВо сретенье твоей денницы.
М<ордвинов>, не вотще Петров тебя любил,Тобой гордится он и на брегах Коцита.Ты лиру оправдал, ты ввек не изменилНадеждам вещего пиита.
Как славно ты сдержал пророчество его!Сияя доблестью и славой, и наукой,В советах недвижим у места своего,Стоишь ты, новый Долгорукой.
Так, в пенистый поток с вершины гор скатясь,Стоит седой утес, вотще брега трепещут,Вотще грохочет гром и волны, вкруг мутясь,И увиваются, и плещут.
Один, на рамена поднявши мощный труд,Ты зорко бодрствуешь над царскою казноюВдовицы бедный лепт и дань сиб<ирских> рудРавно священны пред тобою.
Стихотворения 1827 г
