– Господин мой, приближается время полуденной трапезы…
– Брысь!
Легонько шлепнув по упругой девичьей заднице, Дмитрий устроил три дела разом (он вообще любил, когда одно действо или интрига приносили сразу несколько результатов). Во-первых, показал наложнице свое хорошее к ней отношение, заодно намекнув, что весьма доволен тем усердием, с коим она перенимает рецепты и способы приготовления ароматного напитка. Во-вторых, дал понять, что обедать он будет в одиночестве и оставляет выбор конкретных блюд на ее усмотрение. Ну и третье. Узнав, что правитель вообще не планирует покидать свои покои, придворные получат дополнительные доказательства его «дурного настроения» и хоть какое-то время не будут лезть.
– Мм! И в самом деле, неплохо.
Успешно (хотя и не очень быстро) продираясь сквозь вязь слегка выцветшей арабицы[221] и время от времени делая заметки и выписки, любитель древних рукописей и сам не заметил, как быстро пролетел его «выходной» день. Проскочили мимо сознания (но не желудка) вкусный обед и еще одна чашка кофе, приправленного сахаром и сливками. Не помешал наслаждаться древней рукописью и колокольный звон за оконным стеклом, призывающей к вечерней молитве. И только вспышка ярко-отрицательных эмоций, донесшихся из Приемной, заставила правителя недовольно поморщиться.
«Опять пан Константин кого-то из просителей заворачивает! Что за люди: ну ведь сказано же, что я видеть никого не желаю. И вообще, изволю быть сильно не в духе!.. Выйти, что ли, да настырного просителя гневом своим ушибить? А то и кратковременной опалой порадовать для пущей доходчивости».
Однако идти никуда не пришлось, ибо его личный секретарь Острожский успел первым. Тихо поскребся в створку двери, дождался отклика-разрешения и буквально просочился сквозь слегка приоткрытую створку двери. Впрочем, как вошел, так и замер на пороге Опочивальни, попросту не смея двигаться дальше.
– Государь. Епископ виленский Валериан Протасевич нижайше просит его принять по срочному делу. Утверждает, что ты сам повелел ему действовать не мешкая.
Дмитрий сильно сомневался, что иерарх католической церкви упражнялся перед православным литвином в просьбах, да еще и нижайших. Скорее уж два идеологических и политических врага по своему обыкновению вдоволь пошипели друг на друга, обменялись завуалированными оскорблениями, посоревновались в остроумии и… мирно разошлись. Потому что секретарь был попросту обязан доложить о просителе, которому высочайше даровано право просить аудиенции в любое время дня и ночи. А римский каноник не желал окончательно портить и без того плохие отношения с влиятельнейшим и весьма родовитым вельможей. Во всяком случае, не тогда, когда клирик ценой немалых усилий наладил действительно хорошие отношения с новым великим князем и был всего в паре шагов от того, чтобы завоевать доверие, а вместе с ним и определенное влияние на молодого правителя.
«Знаю я его срочные дела. Поди, если бы не моя долгая беседа с митрополитом Ионой и его одухотворенное лицо на выходе из Кабинета, спокойно бы до завтрашнего дня дотерпел. А так тревога одолела – вдруг старый конкурент меня на что-то плохое соблазнить умудрился…»
– Проси в Кабинет.
С досадой закрыв обложку десятого тома «Книги драгоценных ожерелий», властитель подозвал к себе рыжеволосую Хорошаву. Что-то очень тихо ей повелел, дождался понимающего поклона и только после этого нацепил на лицо подходящую к моменту маску, то бишь умеренную приязнь, осложненную легким недовольством. Не епископом, конечно, а так, вообще.
– Ваше величество!
Ответив на довольно-таки изящный поклон Протасевича милостивым наклонением головы, хозяин дворца уселся на свое рабочее место. После чего небрежным жестом монаршей длани дозволил позднему гостю не только приблизиться, но и присесть на неудобный стулец.
– Валериан, я надеюсь, что ты оторвал меня от размышлений о благе государства по действительно важному делу?
– Разумеется, ваше величество!..
Выудив из широких рукавов своей шелковой сутаны два листка дорогой беленой бумаги, епископ положил их перед собой на стол.
– В правом списке я взял на себя труд отметить тех магистров и докторов наук, кто уже согласился занять места преподавателей в будущем Виленском университете. А в левом изложил свои скромные предложения касательно тех, кто бы мог заменить отказавшихся.
Пока хозяин Большого дворца читал довольно толково составленный документ, представитель Римской курии внимательно изучал выражение лица восемнадцатилетнего Великого князя Литовского, не забывая обшарить внимательным взглядом и сам Кабинет.
– Насколько этот твой Петр Скарга[222] хорош в риторике? И не слишком ли он молод для звания профессора?
Неясно, что именно увидел Протасевич на привычно-бесстрастном лице своего государя, какие верные признаки ему удалось выискать и подметить, но тревога и все опасения разом пошли на спад:
– Весьма образованный и достойный шляхтич, ваше величество. С самых юных лет проявил стремление к знаниям, учился в Краковском университете, затем Вене и Риме и весьма преуспел во многих науках. Имеет кое-какой опыт по части обустройства богаделен и оказания благотворительности…
Отвечая, каноник явно держал в уме некоторые не совсем обычные способности своего государя. Посему – правда, только правда, и ничего кроме правды! Епископа ведь не спрашивали, где именно родился шляхтич Повенский, когда вступил в Орден иезуитов, и по каким таким причинам он сменил фамилию на другую? Да и упоминать, что свое красноречие Скарга развил и отточил во время проповедей и теологических споров с протестантами, тоже было совсем не обязательно.
«М-да, каждой твари по паре. С первой по четвертую позицию более-менее известные ученые, с пятой по одиннадцатую ученые-иезуиты, и вплоть до двадцатой – всякие шарлатаны вперемешку с незнакомыми мне личностями. Это ж сколько мне мозгов промывать придется!.. О, фактический создатель григорианского календаря. Такие люди нам нужны!»
– Математик и астроном Христофор Клавий?[223] Гм, кажется, я что-то слышал о нем. Что-то хорошее. Определенно, он украсит собой кафедру математики в моем университете… Валериан?..
Правильно оценив капризно-жесткий изгиб губ властителя и его неподдельную заинтересованность, католический иерарх встал и поклонился:
– Приложу к тому все свои скромные силы, ваше величество!
Разжав пальцы, монарх немаленькой страны позволил списку упасть на середину стола.
– Прекрасно. Я желаю…
Что именно желает правитель, канонику дослушать не удалось, потому что их беседу прервал нежный женский голосок с явственно-томными нотками:
– Господин мой, твоя верная…
Верховая челядинка Леонила, одетая только в свои огненно-рыжие локоны и с хрустальным кубком вина в руках, моментально оценила всю несвоевременность своего появления в Кабинете. Более того, в те краткие мгновения времени, пока она собиралась с мыслями, на ее хорошеньком (хотя и немного глупеньком) личике легко читалось неподдельное смущение тем, что она невольно отвлекла своего господина от его несомненно важных дел.
– Ой!..
Опомнившись, рыжеволоска вместе с кубком моментально исчезла в Опочивальне – порадовав напоследок иерарха католической церкви видом длинных стройных ножек, красивой спины и упруго-белоснежных ягодиц.
– Кхм!
Обернувшись к венценосцу, Протасевич успешно сделал вид, что никаких фигуристых «размышлений о благе государства» он не видел.
– Так вот.
Надо сказать, что одно время глава виленского епископата нешуточно тревожился за будущее вверенной его попечению паствы (да и свое тоже), ведь слухи о государе-наследнике Московском ходили самые неоднозначные, выставляя того чуть ли не святым, настоящим фанатиком византийского канона и ярым ненавистником Римско-католической церкви. Однако при более близком знакомстве Димитрий Иоаннович оказался на удивление вменяемым и просвещенным правителем. Да, он был не без некоторых недостатков в виде высокой (даже чересчур) образованности, явного ума, неправильного вероисповедания и целительского дара. Зато с ним вполне можно было договориться по самым разным вопросам, что Валериан с успехом и делал.
– Я желаю, чтобы Виленский университет был самым лучшим во всей Европе – истинным светочем знаний, рассеивающим тьму невежеств и суеверий! Поэтому не сомневайся, все твои усилия будут щедро вознаграждены, и ни одна услуга Трону не будет забыта.
Одухотворенный и взбодренный по самое не могу, епископ по окончании аудиенции не вышел, а прямо-таки вылетел, едва не протаранив дворцового стражника.
«Ишь как торопится, сердешный, за плюшками. Теперь-то его наверняка и в Римской курии похвалят-наградят, и орденское начальство отметит – столько собратьев из Общества Иисуса наставниками родовитой молодежи пристроить!.. Гм. Надо бы не забыть переговорить с владыкой Ионой насчет преподавателей-священников в университет, но чуток попозжа́. Не буду до окончания строительства портить Валериану настроение, пускай старается».
