— Смотри, даже типография своя будет, — обрадовался начальник штаба Луньков.
— Она здорово поможет нам. Главное сейчас — работа с молодежью столицы, — задумчиво проронил комиссар Родин.
Созвали совместное заседание партийного и комсомольского бюро. Написать обращение к молодежи Минска было поручено Вале Васильевой и Алексею Михайловскому. Они долго писали, обсуждали написанное, спорили, перечеркивали и снова писали, потом с исписанным листком пришли к нам.
— Прочитай, что написала, — попросил Валю комиссар.
Девушка с раскрасневшимся лицом начала:
— «Дорогие товарищи минчане!
Мы, партизаны-комсомольцы, обращаемся к вам.
Славный Ленинский комсомол в суровые годы Великой Отечественной войны грудью встал на защиту Родины.
Тысячи комсомольцев и комсомолок смело сражаются в рядах Красной Армии и в партизанских отрядах. Сотни из них совершили бессмертные подвиги.
Товарищ! Твою родную землю фашистские головорезы залили кровью, установили виселицы. Припомни лагерь смерти в Тростенце. Народ поднялся на освободительную борьбу против ненавистных фашистских оккупантов. Красная Армия на всех фронтах наносит тяжелые удары, в тылу партизаны также не дают покоя немцам.
Час освобождения Белоруссии недалек! Но фашистский зверь хочет продлить свою агонию.
Палач белорусского народа Кубе со своими подручными Шульцем и Гроземаном, с их холуями Ганько и Абрамовой состряпали ненавистную организацию «СБМ».
Не поддавайся обману и не вступай в «Союз белорусской молодежи», не будь предателем своей Родины и своего народа! Твое место в партизанском отряде!
С оружием в руках бей гитлеровских головорезов и предателей Родины!
Смерть фашистским захватчикам!»
Воззвание было размножено. Для доставки листовок в Минск я собрался вызвать Анну Воронкову, но Михаил Гуринович настойчиво запротестовал.
— В этот раз пойдем мы с Максимом, — заявил он.
Мы с комиссаром согласились и предложили написать воззвание к солдатам «корпуса самообороны», которое доставит Феня Серпакова.
Я сообщил Гуриновичу и Воронкову адреса Галины Киричек, Фени Серпаковой и братьев Сенько. Они уехали в Озеричино. Там у Хадыки все время стоял пост для связи с Минском.
Гуринович и Воронков оставили у Хадыки лошадей и к вечеру были уже около Минска. В кустах обождали, пока совсем стемнеет, и, крадучись проходными дворами и маленькими переулочками, осторожно вошли в город. Нашли дом Галины Киричек. Постучали. Дверь открыла сама Галина и, узнав партизан, впустила в комнату.
Утром они встретились с Матузовым. Он познакомил их с новым членом своей группы — двадцатилетней девушкой Клавой Валузенко. Она поддерживала связь с «самооборонцами», охранявшими лагерь военнопленных в Масюковщине.
— Вы их не расстреляете, если они выпустят военнопленных и с ними придут к вам в отряд? — прямо спросила Клава Валузенко.
— А они не расстреливали пленных красноармейцев? — спросил Гуринович.
— Нет. Они сами из пленных, — пояснила Клава.
— Весь лагерь можно освободить? — взволнованно спросил Гуринович.
— Нет, только одну секцию; ту, где они будут стоять на посту.
— Это не провокация? Не встретят ли нас пулеметом? — Воронков вопросительно посмотрел на Клаву.
— Надеюсь, что нет, — неуверенно ответила Клава.
— Надеюсь, — пожав плечами, повторил ее слова Воронков.
— Ручаться, конечно, не могу. Но рискнуть надо.
— Ты не могла бы организовать встречу с командиром охраны? — спросил Воронков.
— Могу! Так будет лучше. Встретитесь и обо всем договоритесь, — обрадовалась Валузенко.
У Воронкова и Гуриновича не было времени возвращаться в отряд для получения новых указаний, и они решили действовать на свой риск.
— Пусть он послезавтра идет один по дороге от совхоза «Сеница» через лес, мы его встретим. Пароль «Сухая береза», — сказал Воронков и обратился к Гуриновичу: — Согласен? — Тот кивнул.
На другой день в маленькой комнатке Матузов устроил Воронкову и Гуриновичу встречу с Владимиром и Константином Сенько.
— Как там наша сестренка живет? — поинтересовался Владимир.
— Живет хорошо; старшим поваром она сейчас. Вот только жалуется, что соли нет. Шлет вам обоим привет, — сказал Гуринович.
— Соли нет — это небольшая беда, — протянул Владимир и задумался. Слабый свет лампы чуть освещал его хмурое лицо.
Воронков достал из-за пазухи воззвание к молодежи.
Братья приблизились к лампе, прочитали его.
— Хорошо, распространим. Но этого мало. Если можете, дайте нам еще пару пистолетов, — попросил Владимир.
— Кому? Новых людей нашли?
— Нам самим. С одним пистолетом тяжело работать… Мы уничтожили шесть офицеров и один раз чуть не попались только из-за того, что у брата заело пистолет.
— Это вы убили в парке двух эсэсовцев? — спросил Гуринович (он в городе слышал об этом).
— Пришлось, — небрежно бросил Владимир.
Гуринович достал пистолет ТТ и подал Владимиру. Тот вынул обойму и тщательно осмотрел оружие.
— Будь спокоен, никогда не подведет, только присматривай хорошенько, — заверил его Гуринович.
Максим Воронков отдал свой запасной пистолет Константину.
— Теперь сможем действовать наверняка, — сказал Владимир.
— Вы только вдвоем? — спросил Воронков.
— Не только… Вот Катя помогает… и еще один товарищ. Они узнают, где бывают офицеры, а мы их списываем, — спокойно проговорил Константин, вручая Воронкову документы убитых эсэсовцев.
Матузов посоветовал братьям Сенько принять в свою группу Михаила Иванова, работающего шофером в городской управе.
— Я его немного знаю… присмотримся и тогда… примем, — сказал Владимир.
Братья попрощались и вышли.
На следующее утро Гуринович встретился с Феней Серпаковой и от нее узнал подробности о гибели двух броневиков с экипажами. Феня рассказала также, что СД начинает подозревать Соболенко и что в «корпусе самообороны» предстоит чистка.
— Ты не думаешь, что Соболенко провокатор? — спросил Гуринович Феню.
— Он предал бы нас только в том случае, если бы дела на фронте были плохи. Сейчас он слишком дрожит за свою шкуру, я насквозь его вижу, — с презрением ответила Серпакова.
— Ты плохо делала, что открыто ходила к нему на службу, — строго сказал Гуринович.
— Срочное дело было…
— Как Евгений держится?
— Майор? Этот, кажется, искренний. Задумал что-то новое… Говорит, если выйдет, то уйдет к вам, — сказала Феня.
— Будь осторожнее с Соболенко, — повторил Гуринович. — Лучше всего веди работу через майора Евгения.
Он взял у Фени сведения, переданные Соболенко, отдал ей воззвания к солдатам-«самооборонцам», и Серпакова ушла.
Вечером пришел Матузов вместе с женой Дарьей Николаевной.
— Говорят, немецко-фашистская армия разгромлена в районе Орла — Курска, — радовался Матузов, рассказывая городские новости. — Кубе и белорусские националисты создали «Белорусское научное товарищество» во главе с гитлеровским шпионом Ивановским. Оно шантажирует научных работников. Их вызывают поодиночке к Ивановскому и дают издевательские задания: подготовить письменную работу, охаивающую ту отрасль советской науки, которой они до этой поры отдавали всю свою жизнь…
Однако фашистские оккупанты и тут просчитались. Подавляющее большинство научных работников поодиночке, а иногда и группами уходили к партизанам.
— Есть сведения, — продолжал Матузов, — что научные работники, которые оставались в городе, прятали свои труды и изобретения.
— С научными работниками надо установить связь. С кого будем начинать? — спросил Воронков. Все задумались.
— С Клумова… Он стар, но бодрый еще, — предложила Дарья Николаевна. — Я с ним встречалась.
— Попробуем. Но сначала посоветуемся с руководством отряда, — сказал Гуринович.
Евгений Владимирович Клумов был известен не только в Минске, но и во всей Белоруссии как опытный профессор-гинеколог. В начале войны он попытался эвакуироваться на восток, в дороге был перехвачен наступавшими частями немцев и вынужден был возвратиться обратно в Минск. Долгое время нигде не работал, потом возобновил практику в поликлинике.
— Что нового еще? — спросил Воронков.
— Создали какое-то «Белорусское культурное объединение», — медленно ответил Матузов.
Через несколько дней мы узнали подробности и об этом трюке врага.
Через «Белорусское культурное объединение» гитлеровцы пытались использовать белорусскую интеллигенцию для того, чтобы вызвать у населения вражду к Советской власти, привить ему фашистское мировоззрение. В ведение «Белорусского культурного объединения» были переданы театры, «народные дома», библиотеки и другие, если так можно назвать, культурно-просветительные учреждения.
