— Я долго ломал голову над этой проблемой: если Жильбер Лекопт ничего не ел и не пил за предшествующий смерти час, значит, яд был в него введен! Каким способом? Кем? С помощью чего? По всей видимости, никто не приближался к Жильберу в его последние минуты. Я думал только о разумных существах, я упускал из виду домашних животных — Маргариту, Валтасара, которые были вовлечены в вашу жизнь, в ваши игры… Я забывал, что Жильбер и их должен был мучить, как он мучил все существа, к которым привязывался… Разве я ошибаюсь?
— Нет, — произнес чей-то голос. Это была Лаура. — Жильбер так истязал Валтасара, что от страха и ненависти тот буквально брызгал слюной при его приближении.
— Убийца сделал ставку на эту ненависть! Перенесемся в то воскресенье, 22 сентября прошлого года… За завтраком Жильбер сделал вид, что не может пойти к обедне: он жаловался на головную боль, на сердце, мало ли на что еще. Убийца, планы которого были давно готовы, решил действовать немедленно. Он дожидался лишь подобного случая, случая, который позволил бы ему убить на расстоянии и создать себе безупречное алиби, если вдруг события примут дурной оборот и в дело вмешаются органы правосудия…
Кто-то — это был Арман — решился наконец запротестовать.
— Комиссар, вы сошли с ума! Никто из нас, а, похоже, убийцу следует искать среди нас, не рискнул бы — я отвечаю за свои слова! — так поступить, зная, что Валтасар может поцарапать кого-то другого, а не Жильбера!
Малез поднялся всей своей массой:
— Но ведь никакого риска не было, мсье Лекопт! В то утро вы все, припомните, отправились в церковь. За исключением вашего отца, который никогда не оставлял своей комнаты, и Ирмы, занятой обедом и бывшей, думаю, другом Валтасара… Напротив, убийца знал, что Жильбер не преминет помучить бедное животное, как он поступал всегда, оставаясь с ним без свидетелей. Более того, он даже мог не опасаться, что раньше животное слижет яд, который почти безвреден, попадая в организм через рот.
— А если бы роковая встреча не состоялась?
— Ну, тогда убийце пришлось бы подумать о следующей… К несчастью, он не догадался — или счел бесполезным — удалить кураре с когтей Валтасара, который умер, почесавшись и поцарапавшись. Вот почему сегодня он должен перед своей совестью и перед людьми отвечать еще и за второе преступление, на этот раз невольное, в отношении чучельника, взявшегося сохранить для вас останки старого друга.
— Что такое? Что вы говорите?
Внимательно всматривался Малез в своих слушателей. Их ошеломленность казалась искренней, да, вероятно, такой и была. Ведь убийца, даже если и читал газеты, вряд ли увидел причинную связь между своим преступлением и внезапной смертью чучельника.
— Набивая чучело Валтасара, г-н Жаден слегка поцарапался. О, это была совсем незначительная ранка, но достаточно было и ничтожной царапины: яд, попав в кровь, доделал остальное… Вмешался случай, и органы правосудия были привлечены к делу. А в результате двое невиновных — жена и работник чучельника — сегодня вынуждены защищаться перед судом присяжных по обвинению в отравлении.
Комиссар извлек из своего кармана трубку и крепко охватил ее головку ладонью. Теперь он был уверен в победе, уверен, что каждое его слово заключало в себе ударную силу.
— Странно то, — охотно продолжил он, — что я пришел к верному заключению в ходе ошибочного рассуждения. Я вообразил, что «убийцей манекена» мог быть только тот, кто убил и Жильбера. На этом рассуждении я построил все свое расследование. Но, по его собственному признанию, восковую фигуру изуродовал Жером, с ожесточением осыпавший ее ударами ножа. Преступник же, истинный преступник! — удовлетворился тем, что в припадке бешенства или безумия разбил витрину г-на Девана. Я допускал ненависть одного. Правда же состоит в том, что жертва вызывала ненависть у многих. Причем достаточно сильную, чтобы искать удовлетворения в преступлении.
Неожиданно Малез повернулся к старой Ирме:
— Вы, мадам, ненавидели покойного потому, что он унижал вашего сына, с нескрываемым удовольствием третировал его, стеной вставал между миром и им…
Он обратился к Луизе:
— Вы, мадемуазель, потому, что он старался вас развратить, растлить, преждевременно лишить молодости… Сегодня вы делаете вид, что сожалеете о нем — и, может быть, действительно сожалеете, — но в то время вы мечтали только о том чтобы вырваться из-под его власти, снова стать самой собой…
Малез переводил жесткий взгляд с лица на лицо, как в лесу с ветки на ветку прыгает огонь:
— Вы, мсье Шарон, конечно же, будете мне признательны за то, что я умолчу здесь о ваших возможных побуждениях. Вы знаете, что они существуют и мне они известны, и этого достаточно. Если вы сомневаетесь в их серьезности, постарайтесь припомнить наш разговор в прошлую среду, перед входом на чердак. В скобках замечу, что вы живете напротив лавки г-на Девана и, вероятно, первым обратили внимание на то, что манекен в его витрине сделан по образу и подобию вашего кузена.
Эмиль возразил:
— Клянусь вам, что я его не заметил! Вы же сами в годовщину смерти Жильбера слышали, как я поражался его исчезновению с чердака, причем и не подозревал, что вы рядом…
Пожатием плеч Малез отверг возражение:
— Ничто мне не доказывает, что вы не разыгрывали комедии!
Потом он долго и молча вглядывался в лицо Ирэн, волнение которой без слов подтверждало основательность его немого обвинения.
Он повернулся к Леопольду:
— Конечно, господин Траше, вы оставили этот дом между двумя жандармами за много часов до преступления. Тем не менее у вас было достаточно времени, чтобы его подготовить. Так у бомбы замедленного действия запускают механизм задолго до взрыва…
У сына Ирмы даже губы побелели:
— Может быть! Напротив, никто не посмеет меня обвинить в «убийстве манекена»! Жанин Фализ подтвердила, что я уже лег спать, когда оно было совершено!
— Нет, — возразил Малез. — Вы лежали, когда Жером завершил то, что начал кто-то другой, это совсем не одно и то же! Окно занятой вами на ферме комнаты выходит на дорогу, а ветка яблони позволяет легко спуститься вниз. Вы могли испытывать желание побродить вокруг этого дома и, когда шли по Станционной улице, вас поразил неожиданно увиденный манекен. Вы инстинктивно разбили витрину, чтобы отбросить этот призрак в небытие… У вас было достаточно времени, чтобы вернуться в свою комнату до того, как мадемуазель Фализ принесет вам чашку молока.
Леопольд пытался спорить:
— А из каких побуждений, по вашему, я проделал бы все это?
— Из ненависти. Из ненависти к умершему.
Невозможно, но сын Ирмы побледнел еще больше:
— Правда, я никогда не любил покойного. Но без серьезной причины не начинают ненавидеть.
— У вас для этого было превосходное основание.
— Вот как?
Слова с трудом слетали с уст юноши:
— Какое же?
— Еще подростками вы были влюблены в одну и ту же девушку!
Послышались восклицания. Лаура спрятала лицо в ладонях.
— Вы же не станете этого отрицать, не так ли? — беспощадно продолжал Малез. — Человек вашего типа не отрекается от своей любви, если даже это может стоить ему головы… Вы любили Лауру и смертельно ненавидели Жильбера, который делал ее несчастной… В тюрьме вы тяжело заболели. Вы чуть ли не добровольно подхватили эту болезнь, словно решившись на самоубийство. Вы…
Леопольд, казалось, заколебался:
— Замолчите! Ради Бога, замолчите!
Малез был в нерешительности. Но он не принадлежал к людям, которые добивают поверженного врага. И повернулся к своему последнему противнику — Арману.
— Господин Лекопт, из-за клеветы Жильбера отец лишил вас наследства. Между прочим, странно, что ваша «неумеренная жажда откровенности» не подтолкнула вас самого сообщить мне об этом! Вы покинули этот дом глубоко обиженным, заявив о намерении никогда сюда больше не возвращаться… И все же в канун преступления вас приводит сюда…
— Мне не хотелось причинять новую боль маме!
— Так мне и рассказывали! Но беда в том, что вы находились здесь и 21-го, на другой день после «убийства манекена»…
— Я обещал Ирэн и Лауре, что проведу с ними день годовщины смерти Жильбера!
— …и ничто не доказывает, — невозмутимо продолжал Малез, — что вы не прибыли накануне. В этом случае вы, как и г-н Траше, могли бы нос к носу столкнуться с воскрешенным Жильбером и поддаться желанию вторично его убить…
— Глупо! — сказал Арман. — У меня не было поводов желать смерти Жильберу!
— Позвольте мне придерживаться противоположного мнения: после исчезновения брата вам было бы нетрудно вернуть себе благорасположение отца!
Арман скрепя сердце согласился:
— Хорошо! Но, будучи преступником из корысти, я никогда не убил бы манекен потому, что второе преступление очевидно вдохновлено страстью!
