скорее, напоминает жалкую пародию на какие-то «намерения», хотя еще пара пинт, и они вполне могут воплотиться в жизнь. Крейг с женой, защищая честь всех гостей среднего возраста, тоже присоединяются – она очень подвижная, колышется в узком белом платье и вызывает к жизни девчонку, которая всего лишь восемьдесят миллионов сердечных ударов назад отплясывала на школьной дискотеке под «Дюран Дюран», но устает и садится после первой же песни. Молодые гости с обеих сторон тоже танцуют, и среди них розовой стайкой вьются старшие подружки невесты. Все, кроме Вики; ее он так и не видит. Ему нравится наблюдать за ней, ведь теперь он только и видит ее разве что на подобных мероприятиях. Она была его первой внучкой, и для него она навечно останется той Вики, чье лицо он каждый день видел на противоположном конце качелей в парке. А, нет, вот и она – вышла из дамской комнаты или еще откуда-то там и спешит на танцпол в розовом платье.
– Вики! – зовет он, а затем еще раз чуть громче, потому что она опустила голову и, похоже, его не услышала.
– О, дедушка! – отвечает она, но не подходит. Топчется в отдалении, насколько позволяют приличия, странно отклоняя голову назад, словно хочет, чтобы ее лицо было от него еще дальше, чем туловище.
– Я просто хотел поздороваться, – растерянно говорит он.
– Ясно. – Ее голос звучит хрипло и надорванно. – Я потанцую. На свадьбах ведь надо танцевать, так?
– Для меня, пожалуй, быстровато, – отвечает Алек. – Дедовские колени, сама понимаешь.
Он даже не думает о том, что говорит. Он не сводит с нее глаз. Возможно, он не видел ее дольше, чем ему казалось, – год или больше. Сколько бы там ни было, за это время с ней произошло что-то страшное. Розовое платье свисает с нее, как парашют, а торчащие из рукавов руки скорее напоминают белые прутики с влажными пятнами, похожими на экзему. Она зачем-то надела перчатки без пальцев. Лицо запечатано в тональном креме, а глаза размалеваны так, что похожи на темные пятна. Ее макияж выполняет функцию маски, но не может полностью скрыть ее, и под ним он видит, что ее лицо… усохло. Жалкое, маленькое обезьянье личико, туго обтянутое кожей, – сплошные кости; а глаза непропорционально большие даже без толстого слоя косметики.
– Вики! – Он встревоженно вскакивает и делает шаг ей навстречу, но она дергается назад, отпрыгивает, оставляя лишь легкое облачко пугающего запаха: одновременно едкого и гнилостного. Запах желудочного сока и рвоты, смешанный с каким-то восковым, металлическим секретом, который человеческое тело в принципе не должно вырабатывать.
– Надо бежать, – говорит она, хлопая синюшными глазами, и устремляется сквозь круговорот сверкающих драгоценных вспышек в дальний конец танцпола, где начинает исполнять нечто, больше похожее на судорожные спортивные упражнения, чем на танец, и никак не согласующееся ни с движениями людей вокруг, ни с самой свадьбой в целом. Она двигается, как одинокое, обезумевшее насекомое. Гости рядом с ней расступаются.
Алек обеспокоенно и озадаченно наблюдает за ней. Да, времени прошло немало. Может быть, он просто слишком давно ее не видел? Но он абсолютно уверен, что, когда они виделись в последний раз, когда бы это ни было, она была как раз в том позднем подростковом возрасте, когда лицо уже принимает законченный, сформировавшийся вид. Подростковые протесты и гормональные всплески утихают, со лба и щек сходит детский жирок, лицо подтягивается, черты проявляются резче – и вот он ты, каким ты и будешь отныне. В случае Вики – милой белой девушкой из Южного Лондона, с выщипанными бровями, в опрятной одежде, с выражением лица, вечно балансирующим где-то на границе между невозмутимостью и ироничностью. Куда все это делось? Что все это загубило?
Тебе лучше поговорить с Гэри. Он ищет его и находит за главным столом – тот говорит что-то Сандре и Тони, наклонившись к ним поближе, и периодически бросает взгляд на танцующих. Взгляды Алека и Гэри пересекаются. Надо поговорить, – губами произносит Алек. Гэри пожимает плечами и, похлопав Тони и Сандру по спине, пробирается к Алеку.
– Что такое, пап? – сдержанно спрашивает Гэри.
Музыка играет так громко, что им приходится прижиматься друг к другу и практически вталкивать друг в друга слова, но это придает их беседе определенную близость, почти как в танце.
– Что с Вики? – спрашивает Алек.
– Заметил, значит…
– Знаю, что мы с вами достаточно долго не виделись, но да.
– А так приятно иногда убедить себя, что людям этого не видно.
– Ну, я же не «люди». Во всяком случае, надеюсь, что нет. Так что с ней?
Гэри вздыхает.
– У Вики расстройство пищевого поведения.
– Она что, анорексичка?
– Нет, другое. Она ест, но потом вызывает у себя рвоту. Это булимия. – Гэри произносит это спокойно, устало, словно эти слова – приговор, который он вынужден выносить дочери снова и снова.
– Она выглядит ужасно.
– Спасибо, пап.
– Когда мы виделись в последний раз, она была нормальной.
– Думаешь? Мы не можем понять, когда это началось. Через какое-то время уже начинаешь думать, а может, это был знак. Или это. Возможно, все это началось давно.
– Да брось, нет, – отвечает Алек, сам не понимая, почему спорит. – Она была просто счастливой хорошенькой девочкой. Не может быть, чтобы это тянулось долго. Ей же всего семнадцать.
– Восемнадцать. И что с того? Как выясняется, и этого достаточно много, чтобы себя разрушить.
– Но вы же можете это исправить? У нее же вся жизнь впереди.
– Нет, – отвечает Гэри с нотками усталой агрессии. – Судя по всему, не можем. Вот она, пап, ничего не изменилось. Она только что съела ужин из трех блюд, выпила кофе с мятными конфетами и все это выблевала. А теперь она будет танцевать, как маньячка, только чтобы к ней случайно не прилипли какие-нибудь калории. Потом она ослабеет, похолодеет, у нее закружится голова, мы отвезем ее домой, а утром она проснется чуть-чуть более заморенная, чем сегодня. Как раз вовремя, чтобы выблевать завтрак.
– Прости, – говорит Алек. – Прости, сынок. Просто для меня это шок.
– Это да.
– Но… Что же случилось?
Гэри выдувает воздух сквозь сжатые губы.
– Как я сказал, мы не знаем. Она сама не знает, по крайней мере, мне так кажется. Ну, то есть она рассталась с парнем, но все вроде прошло нормально. Переживала из-за выпускных экзаменов точно так же, как и все ее друзья. Слушала мрачную музыку, но ты же сам знаешь – подростки. Ей не нравилось, как она выглядит, и она начала сидеть на этих дурацких диетах, типа где можно есть только овсянку, но сам же знаешь
