– подростки! Она как будто сорвалась с невидимого обрыва, и то, что в принципе было не очень хорошо, превратилось в катастрофу; а мы даже не заметили.
– И что, она начала убегать в ванную после еды?
– Не сразу. Она думала, что мы почувствуем запах в ванной или в туалете. Она уходила в свою комнату с пакетом и закрывалась там.
– С пакетом?
– Чтобы проблеваться. Потом она их завязывала и складывала под кровать.
– О господи.
– Соня нашла их, когда пылесосила. Кучу пакетов с холодной блевотиной. С тех пор она перестала их прятать.
– Господи, это так ужасно. Я просто не могу… Она ведь всегда была такой чистюлей. Так расстраивалась, если пачкалась. Складывала фломастеры по линеечке. И тут – блевать в пакет? В пакет? Как она могла терпеть эту гадость?
– Видимо, через какое-то время, – говорит Гэри, – она начала получать от этого удовольствие. Это стало своего рода ритуалом. Пока не поблюешь, чувствуешь себя мерзкой.
Почему-то пока эта деталь самая ужасающая. Детей тошнит, а ты за ними убираешь. Их тошнит по ночам на пижаму и постельное белье, и они становятся такими несчастными; их так пугает, что естественный порядок вещей оборачивается вспять, что их чай выходит обратно из животика, склизкими комьями вырываясь изо рта в разные стороны. Ты моешь их, меняешь простыни и приводишь все в порядок. Безопасный, спокойной порядок. Ты сидишь с ними, пока они снова не заснут. Ты все исправляешь. Алек подтирал за Гэри и Стивом, подтирал за Вики в те дни, когда присматривал за ней. Сама мысль о том, что этот безобидный сбой в системе может вызывать непреодолимую тягу, жажду, необходимость такой силы, что ради нее можно смириться даже со склизкими комьями – просто чудовищна. Бедная Вики.
– Надо было сказать мне. Надо было.
– И что толку, пап?
– А как насчет, ну, не знаю, терапии? Консультации? Реабилитационные центры?
– Ага, – отвечает Гэри. – Как же.
– Вы пробовали?
– Конечно, пробовал. Естественно. Носился туда-сюда, как в зад ужаленный. Врачи. Психологи. Консультации. Дорогущие загородные центры, где откисают рок-звезды. Только ничего не поможет, если не хочешь, чтобы помогло.
– А она не хочет?
– Она лежала в клинике дважды. Выбора не было. Через какое-то время ты ведь уже просто на ногах не держишься. Там тебя подлатывают, прокапывают, и как наберешь килограмм-два – отправляют домой, чтобы ты мог начать все сначала. Но от реабилитационного центра она отказалась наотрез. Ни в какую. Черт, – Гэри внезапно всхлипывает, – как же я ненавижу эту блядскую песню.
Он смотрит на танцпол с каменным лицом. Гэри, самостоятельный Гэри, который никогда не хотел ничего, что Алек мог ему дать, кажется совсем беспомощным. Алек на долю секунды чувствует позорное удовольствие, которое тут же тонет в море стыда.
– Мне так жаль, – говорит он.
Танец безумного насекомого на другом конце зала продолжается. Но она ведь такая молодая, хочет возразить Алек. Ему кажется, что в этой ситуации должно быть позволительно апеллировать к ее юности. С кем-то столь юным, стоящим на пороге жизни, просто не может случиться что-то настолько серьезное.
– Все наладится, я уверен, – говорит Алек. – Она такая хорошая девочка.
– Все так говорят. Как будто при всех ее возможностях проблема не может оказаться настолько серьезной. Но что, если все наоборот? У нее столько возможностей, и тем не менее она в жопе. Может, это лишь подтверждает, что все и вправду очень плохо… Но она и правда хорошая девочка. Спору нет.
– Если я могу что-нибудь сделать…
– Если бы я знал, что надо делать, я бы это делал. Но спасибо, пап, – говорит Гэри с видимым усилием. – Спасибо.
Он подталкивает Алека плечом: тот даже не помнит, когда они в последний раз дотрагивались друг до друга, но сигнал благожелательности отчетливо послан через длинную пропасть невзгод.
– Ну вот, началось, – говорит Гэри.
Насекомое замедлилось и начало сгибаться. Не дав ей упасть на пол, Гэри успевает подхватить Вики, словно маленькую девочку. Ее тоненькие ноги безжизненно повисают. Жуткое зрелище.
– Поехали-ка домой, карамелька, – говорит Гэри дочери, которая болтается у него на плече, источая запах рвоты, пока ее тело переваривает само себя. У Гэри на лице выражение пораженной нежности – Алек даже не подозревал, насколько глубоко отчаяние сына; он уносит Вики со свадьбы, будучи за гранью стыда, а Алек начинает молча пялиться. Он тоже порывается уйти из этой комнаты, из этого здания, но тогда это будет похоже на признание провала его семьи, поэтому он просто отступает в темноте к своему опустевшему столу у стены. Оттуда движущиеся точки света от диско-шара образуют овал, в котором двигаются гости, их затылки освещены вспышками. По кругу, не останавливаясь. Кажется, словно материальный мир второй раз за сегодняшний день разверзся, являя на свет то, что находится под ним. Только на сей раз вместо плавного истончения привычного, это настоящий разрыв, пробоина, сквозь которую проглядывает бездна потерь и трагедий. Он упирается лбом в кулак, используя этот жест как более достойную альтернативу тому, чтобы прятать лицо в ладони.
– Эй, – говорит Сандра.
– О, привет, – отвечает он.
– С тобой говорил Гэри.
– Да, говорил.
– Я присяду?
– Конечно. – Ее волосы теперь не осветленные, а серебристые, в уголках рта залегли глубокие морщинки; и все же напротив него в темноте сидит все та же стройная женщина. – Ты знала об этом?
– Да.
– Такой кошмар.
– Это правда.
– Я полагаю, знали все, кроме меня?
– Нет-нет. Гэри и Соня не распространяются на этот счет. Узнать о таком настоящий шок.
– Именно!
– Поэтому я и решила узнать, все ли в порядке.
– Такое ощущение, – начинает Алек, зная, что ему, пожалуй, не стоит этого говорить, но он не может устоять перед предложением излить душу, – что я не смог сделать в этой жизни ни одной хорошей вещи.
– Ой, ну что за ерунда, – утешительно отвечает Сандра.
– Все, что я делаю, в итоге разваливается. Газета, семья, возможно, и школа тоже.
– Но это же другое, – говорит она. – Все заканчивается. Но совершенно не значит, что это было плохо. Ты был очень хорошим отцом.
– Я так и не научился разговаривать с мальчиками.
– Или они так и не научились разговаривать с тобой. Знаешь, они тобой очень гордятся.
– Значит, ты не жалеешь, что была замужем за мной?
– Нет! – отвечает Сандра, издавая звук негодования, ничем не отличающийся от старых звуков негодования супружеского. Автобусная остановка. Зал бракосочетаний. Кухня в мезонете. Темный стол, заставленный тарелками и бокалами. Времена наслаиваются друг на друга. – Нет, милый. Не говори ерунды. Не твоя вина, что мы в итоге так и не смогли все
