Гости собрались к столу. Ужин затянулся, и только часов в девять Володя вспомнил о театре.
— Вот здорово! А ведь мы уже упустили театр, — сказал он.
— Ничего. Пойдете завтра, тем более что я сегодня буду занят и не смогу быть с вами.
— А ведь завтра мы уже хотели уезжать, — сказал Миронов.
— Задержимся еще на сутки, друзья, — предложил американец. — Если мы, конечно, не в тягость хозяину. — Он вопросительно взглянул на меня.
— Наоборот. Мне приятно ваше общество. Оставайтесь еще на денек-другой, а уже потом, побывав в театре, направитесь дальше.
Корреспонденты вопросительно глядели на Миронова.
— Хорошо, товарищи. Останемся еще на один день, но послезавтра в путь. Решено?
— Решено! — в один голос ответили Рудин, Володя и Запольский. Американец молча кивнул головой.
После ужина, когда все разошлись по своим комнатам, я задержал Эльфриду Яновну.
— Сегодня я не смогу побеседовать с вами. Буду очень занят.
Она понимающе кивнула.
— Давайте завтра вечером. Хорошо? — сказал я.
Она посмотрела мне в глаза и тихо ответила:
— Я приду.
И быстро вышла из комнаты.
Ночью я долго работал над внеочередным донесением в штаб. Подробно и точно рассказав о приезде и поведении американского корреспондента, я сообщил и о визите рабочего Майера, и о том, что намереваюсь делать дальше. Заканчивая рапорт, я просил немедленно выяснить, кто такой Першинг и как он очутился в Шагарте.
Закончив доклад, я запечатал и прошил его, и дежурный мотоциклист умчался с ним в штаб.
Рано утром меня вызвали к прямому проводу. Говорил генерал. В осторожных, завуалированных фразах он выразил удовлетворение по поводу моего донесения.
— Ваша поэма интересна, срочно направляем вам комментарии к ней. Возможно, что кое-какие стихи будут переложены на музыку и ее станут петь не только наши, но даже и иностранные артисты. Не бросайте поэзии, вам удаются стихи. Убежден, что из вас со временем выйдет крупный поэт. Сообщите поподробнее о здоровье нашего друга. Как он себя чувствует, прошла ли нога? Передайте ему привет и помните, что его надо беречь и лечить, он очень дорог мне по прошлой работе.
Я ответил, что «друг» поправляется, что мы «оберегаем» его и что когда он будет вполне здоров, то заедет к генералу на денек-другой в гости.
— В свою очередь могу сообщить, — сказал генерал, — что полковник Матросов уже поправляется; скоро он будет с вами, но вы до нашего приказа оставайтесь в Шагарте, на том же деле.
— Счастлив узнать, что операция прошла хорошо. Быстро выздоровел Андрей Ильич, — порадовался я.
— Не так-то быстро. Сегодня уже десятый день, как вы хозяйничаете в Шагарте, — засмеялся генерал.
Было еще очень рано, но сон, прерванный переговорами, уже не возвращался, и я решил пройти в соседний дом, где располагались караульная рота и административно-хозяйственный отдел нашего маленького гарнизона. Часовой, стоявший у ворот, еще издали заметил меня к позвонил начальнику караула. Командир роты, молодой, с несколько заспанным лицом лейтенант, выбежал из караулки и встретил меня у самого входа.
Я не дал ему докончить рапорта.
— Все в порядке?
— Так точно! Никаких происшествий за ночь не случилось. Патрули возвратились.
— Отлично. Как люди?
— Дежурный взвод в боевой готовности, остальные еще спят. Кухня готовит завтрак. Скоро побудка, — глядя на ручные часы, доложил лейтенант.
— Что на завтрак?
— Пшенная каша с маслом и мясом. Хлеб, масла по семьдесят пять граммов и по куску сыра.
— Что же, завтрак хороший.
— А вы, товарищ гвардии подполковник, позавтракайте с нами. Бойцы будут довольны, — предложил лейтенант.
— С радостью бы, но дел много, в другой раз, а сейчас надо с начальником хозчасти повидаться.
Сопровождаемый лейтенантом, я пошел в интендантскую часть, откуда, пристегивая на ходу портупею, уже спешил предупрежденный дневальным начальник административно-хозяйственной части.
Пришел я сюда в такой ранний час не случайно, а намеренно. Дело в том, что, как мне сказал вчера Насс, наши солдаты прикармливали от своего сытного пайка многих неимущих, разоренных войной беженцев-горожан с их детьми. Само по себе это было хорошо и правильно, но таило и некоторую опасность. Среди десятков женщин, старух и стариков всегда могли затесаться и вражеские агенты. Они легко могли просочиться в эту голодную толпу, сблизиться и войти в доверие к нашим солдатам. Так уж устроен русский человек, что вид чужих страданий делает его мягким и отзывчивым. А сейчас не до жалости, не до всепрощения… Вокруг еще много притаившихся врагов.
— Много народу прикармливаете от солдатского котла, лейтенант?
Не зная, доволен ли я этим или ему предстоит взбучка, начальник АХЧ смущенно пробормотал:
— Главным образом, детишек подкармливаем, товарищ гвардии подполковник. Жалко все-таки, они же ни в чем не виноваты. Только если нельзя, так я распоряжусь…
— Кормите и впредь. Наоборот, если есть возможность, то давайте больше, разумеется, из остатков и не во вред солдатскому питанию.
— Конечно, я понимаю.
— Но вы все-таки не назвали количество людей.
— Точно сказать не могу, но детей, наверно, с семьдесят будет, а стариков и старух тоже около того наберется.
— А молодых?
Лейтенант помялся и неуверенно ответил:
— Бывают и молодые фрау, только редко, да и все разные.
— Вот именно — все разные. С сегодняшнего дня чтобы ни один человек, даже дети, не проникал во двор. Пищу выдавать только на улице. Понятно?
— Так точно!
— Если хоть кто-нибудь из немцев будет замечен в помещении или во дворе, вы, товарищ лейтенант, пойдете под суд. Я лично на вас возлагаю эту ответственность.
— Понятно, товарищ гвардии подполковник, — становясь «смирно», ответил начальник административно-хозяйственной части.
— Гуманность — гуманностью, доброе дело — добрым делом, но помните, что мы находимся на немецкой территории, окружены тысячами немцев, у которых мужья, сыновья и братья отступили и сражаются против нас на Одере.
— Понятно, товарищ гвардии подполковник!
— И самое главное. Фашисты — опасные и непримиримые наши враги. Ясно, что, уходя, они оставили здесь своих людей, и самое маленькое ротозейство может стоить нам больших жертв. Постарайтесь то же самое растолковать солдатам.
— Слушаюсь! Все, что приказали, будет исполнено! — отчеканил лейтенант.
— А кормить голодных — кормите! — уходя, закончил я.
Подходя к комендатуре, я увидел забавную картину. Около дома, от угла и до угла, не быстро, очень размеренно, прижав к груди кулаки, бегал американец. Он был одет в фуфайку без рукавов, с вырезом на шее и в короткие спортивные брюки, на ногах его были кожаные тапочки.
