29 августа (как в Троице-Сергиевой лавре); отец Иоанн придерживался второго варианта.
Вспоминает Лия Круглик, в те годы студентка Рязанского радиотехнического института, отчисленная с последнего курса «за религиозные убеждения»: «Мы (я и сестра) старались каждое Успение быть у батюшки, где бы он ни служил. В сельских храмах чин погребения Плащаницы (правильно — чин Погребения Божией Матери. — В. Б.) до батюшки не совершался. С помощью своих духовных чад (они приезжали из Москвы, Питера, Рязани, Орла) специально изготовлялась резчиками-краснодеревщиками сень для Плащаницы. Сама Плащаница рисовалась и вышивалась (аппликация и бисерное шитье) девушками. На подставке вокруг Плащаницы ставили 11 вазочек (не 12, а 11, так как не было апостола Фомы), а между ними синие или зеленые лампадочки. Вазочки делали так: кефирные бутылки наполняли влажным речным песком (для устойчивости), обтягивали белыми бумажными салфетками, которые привязывались к бутылкам белой тесьмой. Получались белоснежные стройные одинаковые вазочки. Настоящих тогда невозможно было купить, их попросту не было. В вазы ставились белые гладиолусы: по два цветка спинка к спинке плюс зелень спаржи. Всё это смотрелось строго, торжественно, симметрично. На особой подставке в отдельной вазе ставилась пальмовая ветвь и кадильница — в изголовье Плащаницы. Пальмовые ветви мы, девчонки, привозили из Рязани, выпрашивая срезать ветви либо в библиотеках, либо в сберкассах, где росли финиковые пальмы. Девушки приезжали на праздник в белых платьях и волосы заплетали в одну косу. Так подсказывал батюшка».
Сестра Лии Круглик, Алевтина Мизгирёва, дополняет: «Батюшка очень любил, чтобы во время службы вокруг плащаницы стояли дети и молодежь, желательно в светлых одеждах с цветами и со свечами. Несмотря на усталость в связи с приготовлениями к празднику, вечером стояли мы вокруг плащаницы такие одухотворенные и радостные, что многочасовая служба проходила как один счастливый миг. Батюшка служил один, он просто летал, а помощником ему была одна матушка-алтарница и кто-нибудь из местных жителей».
Расходиться никому не хотелось. И даже когда служба заканчивалась, о. Иоанн выходил из алтаря, в белом подряснике вставал на колени перед Плащаницей, подымал руки к небу, и опять звучали песнопения: «Апостоли от конец…», «В молитвах неусыпающую Богородицу», величание. «Мы от него домой летели как на крыльях, буквально припрыгивая, радуясь той радостью, которой напитывались за батюшкиными службами, — вспоминала Лия Круглик. — Не имело значения расстояние — 5–10 километров. И, оглядываясь, видим: стоит батюшка на крылечке сторожки и всё благословляет нас». «На службу приходили не только из Летова, но и из окружающих сел и деревень, пешком по 6–10 километров возвращались люди домой, но тихая внутренняя радость и духовность были на их лицах», — дополняет Алевтина Мизгирева.
Те села, где храмы были разрушены в 20–30-х, батюшка окормлял сам. В каждом таком селе у него появились свои «уполномоченные» — старушки, готовившие к службе свои дома. Начинал службу о. Иоанн с молебна святому, которому был посвящен некогда снесенный храм. Затем совершали исповедь, соборовались, причащались. Ярко пылали свечи, установленные в тазу с песком. Хор старческих голосов звучал нестройно, но истово, а каясь в грехах, старушки плакали как дети.
Служение в отдаленных деревнях часто было связано с немалыми опасностями. Об одной такой батюшка вспоминал не без юмора: «На одном из приходов я освящал деревенский дом. Шел по дому с крестом и кропилом в руках, окропляя святой водой комнаты, и не заметил, что за занавеской одной из них — открытый люк в подвал. Я сделал шаг за эту занавеску и сразу даже не понял, что произошло: я провалился в этот подвал, оказавшись на самом его дне — на земле. Так и лежал, распростертый, на дне подвала, в облачении, с кропилом и крестом в руках, как святитель Николай, — так изображают его на иконах. И ничего!»
К сожалению, с лета 1961-го все требы на дому, кроме причащения и соборования тяжелобольных, были запрещены. Но сельчане нашли выход: около больного человека под видом его родных собирались те, кого нужно было причастить и соборовать. Иногда, в особо надежных случаях, освящались и дома. Проговорись кто-нибудь, донеси — и о. Иоанна лишили бы регистрации.
Есть такая пословица: «Не стоит село без праведника». И таких праведников на Рязанщине были в то нелегкое время десятки. Так, в селе Ялтунино Шацкого района жили три сестры Петрины — Анисия, Матрона и Агафия. Своей мудростью и духовным авторитетом они славились настолько, что к ним приезжали за советом архимандриты. А в селе Захарово жила блаженная Пелагея, которая задолго до войны предсказала и ее начало, и конец, и разрушение храмов, и восстановление их. В разгар хрущёвских гонений на Церковь она уверенно говорила о скором падении самого Хрущёва. Правда, лично с ней о. Иоанн знаком не был («я не знал ее, и то, что пишут о моих с ней отношениях, — совершенная неправда», — подчеркивал он в письме), но слышать наверняка слышал. Да и другие, незнаменитые подвижницы запоминались священнику надолго. Одна такая бабушка пришла в Летово ранним морозным утром — в дальней деревне умирал человек. Собрались, пошли. Где-то на полпути бабушка Авдотья приостановилась и сокрушенно сказала: «Вот, отец Иоанн, на племя оставлять некого. Вырождаются люди». Эту фразу батюшка часто вспоминал потом.
Были и другие случаи, помогавшие понять, что значит любовь-слово и любовь-дело. В один из вечеров батюшка сидел в своей комнатке, полностью сосредоточившись на составлении проповеди о любви. В дверь несколько раз стучали, но он решил не отвлекаться от работы. И только закончив проповедь, вышел на улицу. А навстречу попалась соседка, которая смущенно произнесла:
— Благословите, батюшка! Вас дома не было, а я вас жду, чтобы занять денежку — хлеба не на что купить…
Проповедь так и осталась непроизнесенной. Говорить о любви «в теории» в то время, когда он не проявил ее «на практике», о. Иоанн не смог.
В другой раз прихожанка опустила в кружку для пожертвований трехкопеечную монетку. И чуть не сгорела со стыда, увидев, что о. Иоанн заметил это. Но батюшка так пылко и искреннее поблагодарил ее за лепту, что от смущения не осталось и следа.
Но были в летовском храме и другие случаи. Одна женщина, специально приехавшая в Летово и увидевшая о. Иоанна после долгого перерыва, во время службы с улыбкой неотрывно смотрела на священника. А тот потом не допустил ее к исповеди и объяснил, что на службе нужно вести себя скромно, без улыбки, и не позволять себе, чтобы священник, пусть даже любимый и уважаемый, затмевал собой образ Христа. Запомнился всем и разнос, который о. Иоанн устроил нарушившей слово прихожанке. Это была женщина, над которой он произнес разрешительную молитву после того, как она сделала аборт. И
