— Арч, ты забыл, что за мной должок?
— Уймись, я с тебя долги не требую.
— Нет, ты не понимаешь, — продолжает Филин, и я чувствую, как он напряжён. — Ты всегда для меня готов был сделать всё. Поэтому сейчас ты так просто от меня не избавишься. Понял меня, надеюсь?
— Да.
— Вот и молодец, — ухмыляется и возвращается обратно к своему Фрэнку, в хромированных вставках на корпусе которого отражаются звёзды.
— Так, хватит сопли жевать, — говорит решительный Брэйн и поднимается. — Какой там номер гаража, Родж?
— Пятидесятый.
— Значит, пойдёмте потрошить его. Не знаю, как вы, а я так давно не разминался в честной драке, что, кажется, стал терять сноровку. Да прольётся кровь садистов и мучителей! — выкрикивает эти слова, словно боевой клич, и мы, улюлюкая и смеясь, сбегаем вниз с пригорка.
Придурки, не иначе.
Минут через пять мы на месте. Вокруг ночная тьма и ни единого фонаря. На вытоптанной тысячами шагов дорожке следы чьих-то прожитых моментов: окурки, упаковки из-под презервативов, в кустах валяются смятые гармошкой пластиковые пивные бутылки.
— Смотрите, тут не только пивом балуются, — шипит Брэйн, указывая куда-то в сторону, где примята чахлая трава и что-то белеет. — И там тоже, и там.
Фил удивлённо присвистывает, а я, приглядевшись, понимаю, что эти белые вспышки в ночной траве — шприцы.
— Злачное местечко, однако, — замечает Роджер, отшвыривая очередного остроконечного убийцу ногой в сторону.
Мы молчим и идём по дорожке, вдоль выстроившихся в две линии невзрачных грязно-серых коробок чьих-то гаражей. Не знаю, держит ли здесь хоть кто-то ещё свои автомобили, или всё ограничивается вздувшимися банками с прокисшими огурцами или мешками картошки в зимний период. Вокруг тишина, почти зловещая, будь я повпечатлительнее. Слева в кустах что-то мелькает, шуршит и чихает. Крыса, что ли? Интересно, крысы чихают?
— Вот, кажется, пришли, — произносит Брэйн, а его голос, грубый и хриплый, звучит оглушающе в тишине. — Вот пятидесятый гараж.
И правда, к каждой из коробок прибита небольшая жестяная табличка с порядковым номером. На некоторых, кроме этого значатся и контактные данные владельца. Но на нужном нам виднеется лишь криво написанные белой краской пятёрка и ноль.
Дверь на удивление открыта: ни замка, ни засова.
— Странно, конечно, — замечает Фил.
— Сбежал, наверное, — говорит Роджер, поглаживая бороду. На его лице застыло мрачное выражение, а меж рыжих бровей залегла глубокая складка.
Мне и самому как-то не по себе, потому что всё слишком просто, а так не бывает. В таких делах удача, обычно, не спешит улыбаться хорошим парням, вроде нас. В голове мелькает мысль: бросить всё это к чертям и уехать обратно, но я обещал, а слово своё привык держать.
— Надо зайти и посмотреть, что там внутри, — предлагаю, хотя это, наверное, самая тупая в моей жизни идея.
Но парни согласно кивают, и Брэйн распахивает дверь.
В гараже темень, хоть глаз коли, а в спёртом воздухе витает какой-то странный запах — так пахнет на скотобойне.
— Что это за вонь? — слышу голос Фила. — Чёрт, где этот грёбаный выключатель?
— Да уж, знатная вонища, — бурчит Брэйн. — Свинья у него тут сдохла, что ли? Не нравится мне всё это, хоть режьте.
Неожиданно комнату заливает лихорадочным светом — это Филин всё-таки нащупал заветный рычажок.
— Мать моя тормозная колодка, что это за вселенский звездец?! — вскрикивает Роджер, а я стою, глядя на открывшуюся глазу картину, а сердце в груди несётся галопом.
41. Арчи
В захламлённом гараже, где пол усыпан битым стеклом, а полки оторваны «с мясом» и разломаны, воняет гнилью. И кровью. Так пахнет, наверное, страх. Кажется, что здесь бушевал дикий зверь. Разруха и запустение отложили свой отпечаток на всём, что здесь находится.
Но бардаком нас не напугаешь.
На противоположной от входа стене висит девушка. Она мертва — в этом нет никаких сомнений. Когда-то она была красивой, только страдания, что приняла на себя перед смертью, не украсили её. Красное платье (а красное ли оно было изначально, или кровь изменила его цвет?) разорвано и висит вдоль стройных ног лохмотьями. Кожа в корке запекшейся крови, а в животе зияет большая дыра, из которой на пол натекла тёмно-бордовая лужа. Кровь в жизни более густая и тёмная, чем в кино, и сейчас это особенно хорошо заметно. Голова несчастной поникла, а руки, разведённые в разные стороны и зафиксированные грязными верёвками, напоминают обломанные крылья.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Это вообще что такое? — бормочет Фил, и лицо его бледнеет, а глаза округляются. — Кто это с ней так? Никита этот, что ли?
Был ли здесь на самом деле Никита? Или информатор ошибся? И что это за девушка? Одно ясно точно: тот, кто сделал это — настоящий извращенец и садист.
Опускаю взгляд на пол и замечаю, что он напрочь залит кровью. Кровь также на стенах, хоть в свете тусклой лампочки толком и не разобрать. Но то, что девушку перед смертью мучили, видно даже при слабом освещении.
— Надо убираться отсюда, — говорю, пока парни застыли рядом, не говоря ни слова. — Не хватало ещё, чтобы нас увидел кто-то здесь.
— Правильно, уходим, — кивает Роджер. — Твою мать, в кровь влез, теперь ботинки отмывать.
— В полицию нужно звонить, — произносит Филин, указывая рукой на труп девушки. — Может быть, её похитили и родственники ищут. Никто не знает, сколько она уже здесь и как долго ещё провисит. Место-то глухое.
— Сначала сваливаем, а потом уже звоним, — тоном, не терпящим возражений, говорит Брэйн. — Думаете, если полиция встретит здесь четырёх татуированных мужиков, то будет разбираться мы это или не мы? Сразу загремим на зону, даже судить не станут.
В его словах есть смысл — лучше отсюда убираться, пока хуже не стало. Мы уже не сможем никак помочь этой девушке, которая заплатила своей жизнью неизвестно за что. Пусть полиция приезжает и сама разбирается, нам нет смысла в это ввязываться.
Да только если в жизни начинается звездецовая полоса, от проблем уже не скрыться.
— Стоять, мать вашу, где стоите! — раздаётся голос за нашими спинами, властный и грубый, и заставляет замереть, словно в ботинки свинец налили. — Полиция. Руки за голову!
— А счастье было так близко, — замечает Брэйн, и в голосе его слышится такая тоска, что хоть плачь.
— Мать вашу, — присвистывает бравый полицейский, так неожиданно возникший на пороге злополучного гаража. — Петруша, вот это мы вовремя!
Невидимый Петруша охает, и до меня доходит, как вся эта картина смотрится со стороны: четверо мужиков непонятной наружности стоят в гараже, где всё разломано и разбито, залито кровью, а на стене висит труп девушки.
Но не это волнует меня сейчас. Самое ужасное, что я ведь предупреждал парней. Не нужно было ехать со мной, потому что интуиция — вещь бескомпромиссная. Только бы понять, как тут объявилась полиция? Кто-то их явно навёл — тут без вариантов. Только кто? Никита? Информатор? Или сам Карл, которого мы в глаза никогда не видели?
И получится ли вообще хоть кому-то доказать, что к изуродованному трупу в гараже мы никакого отношения не имеем? Или это бесполезно?
— Стоим, начальник, — усмехается Роджер, сцепив руки в замок над головой. — Куда мы побежим? Посмотри на нас, мы же явно не из сборной по бегу на длинные дистанции. Да и на короткие мы не способны.
— Заткнись, уродище, — просит обладатель хриплого голоса, — а то печень выплюнешь.
Господи, как это всё тупо и убого. Этого просто не может быть: ни с нами, ни в этой жизни, никогда. Сколько раз я был на волосок от того, чтобы попасть за решётку? Сколько раз Филин вытягивал меня из разных переделок, в результате которых не то, что сесть мог, но вообще без головы остаться. Однако всегда это были мои косяки, но сейчас. Это какая-то параллельная реальность, где мне — и не только мне — придётся отвечать за чужое безумие.
— Молчу-молчу, — продолжает скалить зубы Роджер. — Хотя печень моя плохонькая: пропитая, но без неё будет грустно.
