— Заткнись, твою мать! — шипит Брэйн. — Чего ты добиваешься? Чтобы нас тоже на стенке распластали?
Роджер замолкает, а полицейский, по всей видимости, достаёт телефон и вызывает подкрепление. Скоро сюда съедется чёртовая уйма полицейских и разных экспертов. Будут снимать отпечатки, искать и опрашивать свидетелей.
— Допрыгались, голубчики? — спрашивает всё тот же мужик, который вызывал коллег.
Всё вокруг, словно в замедленной съемке. Вот высокий парень, явно недавний выпускник юридической академии, заламывает руки Филу за спину и волочёт его куда-то во тьму. Второй, чуть постарше, хватает Роджера. Мы с Брэйном, переглянувшись, идём сами, потому что меньше всего мне хочется сейчас хоть что-то делать, тем более сопротивляться. Вокруг начинается какая-то возня, на месте, как они говорят, преступления, собирается целая толпа народа: кто-то с чемоданчиком, какой-то мужик в медицинской форме спешит к гаражу, слышатся крики, маты, ругань.
«Не нужно топтаться здесь! Улики же!
«Не учи учёного, Палыч. В институтах обучались».
«Их уже взяли, так что можете не торопиться».
Их уже взяли...
Не сразу, но до меня доходят, что это «их» относится к нам, четверым. Это так смешно, что, не сдержавшись, начинаю хохотать в голос. Неожиданная боль пронзает бок, отдаёт в сердце.
— Тебе весело, упырь? — шипит кто-то совсем рядом, но в глазах красная пелена, поэтому не могу рассмотреть того, кто плюётся от ярости мне в ухо. — За что бабу пришили?
— Никого мы не шили, — хриплю в ответ. — Не знаю, кто этот ваш храбрый портняжка, но точно не мы.
— Поговори у меня ещё! — Мужик снова бьёт меня по почкам, вкладывая в это движение всю накопленную ярость и ненависть. — Чего вам, своих шаболд не хватает? Любители БДСМ? Зачем девочку к стене прибили, извращенцы чёртовы?
С каждым словом он всё больше распаляется, и, наверное, скоро у мужика глаза лопнут.
Нас по очереди обыскивают, изымают телефоны и ключи, впихивают в машину, словно мы опасные преступники, но, наверное, этим бравым носителям погонов так и кажется. Не знаю, как они здесь оказались, словно только и ждали, когда мы наследим в гараже, но шанса всё это прекратить, пока что никакого нет.
В голове туман, а сердце сжимается от осознания того, во что втянул парней. Стыдно, гадко и противно от самого себя.
Дверца автозака захлопывается, автомобиль трогается с места и уже через несколько мгновений нас везут по тёмным улицам навстречу так круто изменившейся судьбе.
— Простите, парни, — выдавливаю из себя вину по капле, облачая её в слова. — Как-то всё слишком погано обернулось.
— Не парься, Арч, — говорит Фил и хлопает меня по плечу. — Прорвёмся. Где наша не пропадала?
— Наша везде пропадала, — отвечает Роджер и хохочет. — Мать вашу, я снова чувствую себя пятнадцатилетним. Боже, столько лет прошло, а в этих бобиках всё такая же вонища.
* * *
— Тебя что на самом деле зовут Арчибальд? — ржёт дознаватель, разминая кулаки. — Нет, это дико смешно.
— Ну и смейся, кто тебе мешает? — спрашиваю, сплёвывая на пол.
Кажется, я скоро выплюну свои лёгкие, потому что под рёбрами бурным морем растекается боль. Не помню, сколько уже нахожусь в этом мрачном кабинете, но потрепали меня уже знатно.
— Сейчас посмеюсь, сейчас я тебе так посмеюсь, что ты произнести своё уродское имя не сможешь, гнида, — вскрикивает он, а его глаза наливаются яростью. — Признавайся, как девку потрошили!
Он заносит кулак и лупит меня с размаху по скуле, от чего голова чуть не отлетает на пол. В глазах темнеет каждый раз, когда он так делает. Не только и не столько из-за боли, сколько от злости. Но я пытался вырваться, пытался дать сдачи, но непрозрачный пакет, в котором держали некоторое время мою злополучную башку, быстро выбил всю дурь. Ещё тревожит, что с того момента, как нас четверых привезли в СИЗО, я никого из парней не видел и не слышал. Меня поместили сначала в камеру, где было настоящее столпотворение. Это в ментовских сериалах показывают трёх мирных бомжей, которые досыпают свой срок в тепле и уюте небольшого помещения. Мне же не повезло, потому что вместо безобидных маргиналов мне достались какие-то совсем невменяемые личности.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Особым удовольствием для охранников были даже не побои, а моральные пытки. Поставить на колени, унизить, заставить ходить без штанов под крики и улюлюканья сокамерников? Что может быть проще, что может быть прекраснее?
Правда, от меня быстро отстали со своими фокусами, когда я засунул голову одного особенно прыткого сотоварища в дырку, которая сделана в самом центре камеры и заменяющая нам туалет. Мужик, нанюхавшись и налакавшись дерьма, стал заметно спокойнее, а охрана больше не забирала мои штаны. Да и в целом атмосфера в этом крысятнике стала заметно доброжелательнее.
Но побои я не мог прекратить, не мог повлиять на этого упыря, который вот уже несколько часов практикуется наносить увечья людям, которые ничего плохого ему не сделали.
«Говори, тварь, зачем девку зарезали?!»
Удар.
«Что она вам плохого сделала?!»
Пинок.
«Что, сильно борзый?!»
Взмах ладони. Удар.
«И не таких ломали».
Ботинком в рёбра.
«Вы её после смерти зачем трахали, извращенцы?!»
Головой об стол.
«Думаете, на вас управы не найдётся?!»
Снова удар.
И так, раз за разом, пока я не отключаюсь. Но всегда у меня один ответ: «Докажи». Просто возьми, мразота, и докажи, что именно мы её потрошили, убивали и насиловали. Докажи, что в гараже есть наши отпечатки на сваленных на пол полках, а наши следы есть на её теле. Где орудия убийства, где показания свидетелей?
У него же ничего на нас нет, но мы пойманы на месте преступления, а этого, считают они, достаточно.
Я в сотый раз проклинаю себя за то, что втянул их во всё это. Злюсь ли на Крис, что, в общем-то, из-за неё мы во всё это вляпались? Нет, как не винил Филин Птичку, что нас чуть не поубивали из-за её Кира. История повторяется почти, что с точностью, только моя окрашена в куда более мрачные оттенки.
Снова удар ребром ладони по шее, от чего в глазах окончательно темнеет, и проваливаюсь в спасительное забытьё.
* * *
— Сынок, сынок, очнись!
Звук знакомого голоса, словно через ватное одеяло, доносится до моего слуха. Кто это? Какой ещё сынок?
Чьи-то руки трогают меня, но зачем? Мне так больно, что прикосновения доставляют лишь муки. Хочется, чтобы оставили в покое, ушли все, но тот, кто склонился надо мной, заслоняя собой свет, не собирается уходить. Он тормошит меня, бьёт по щекам, о чём-то громко с кем-то разговаривает, но я почти не могу разобрать слов — только понимаю, что человек, называвший меня «сыном», в ярости.
Постепенно слух восстанавливается. С трудом, но вспоминаю, где я и кто такой. Голос отца гремит совсем рядом, но он больше не пытается привести меня в чувства. То ли отвлёкся, то ли понял, что этим сделает только хуже.
— По какому праву вы так обращаетесь с задержанными? — кричит он совсем рядом, а я пытаюсь улыбнуться, но разбитые губы мешают. — Вы кем себя здесь возомнили, я понять не могу? Давно проверки из службы собственной безопасности не было?! Так я вам устрою.
Ох, папа, папа. Многое ты знаешь и можешь. Только научить сына не быть дебилом так и не удалось.
Пытаюсь разлепить веки, но они слиплись, и ничего не выходит. Рёбра болят и, наверное, сломаны. Хочу подняться, но новый приступ боли скручивает мои внутренности в тугой узел. Я суть боль. И гнев. Хочется встать и расквасить физиономию этому недоделанному инквизитору, но тело не слушается. Хочу спросить, как там Фил и ребята, но из горла вырывается нечленораздельный хрип.
— Ничего, полежи, сынок, — голос отца снова приближается, — сейчас врач придёт, это так просто оставлять нельзя. На всех можно найти управу, и на этих тоже.
Наконец мне удаётся открыть глаза, хоть перед взглядом всё плывёт, но я пытаюсь сфокусироваться на лице отца, который склонился надо мной. Я никогда не видел раньше его таким: взволнованным и взбешённым одновременно.
