— Ты, кстати, не ответил, что будет, если я откажусь от твоего предложения, — напомнил Крысолов.
— Да ничего не будет. Если ты намекаешь, что я должен сказать им «Фас!» или еще что-то в этом роде и указать на твою машину, то ничего подобного. Я просто отключусь от них, и тогда они и вы будете предоставлены сами себе. Если ваша «Бессонница» прибудет вовремя — вы выиграли, если нет — не обессудьте. Честно? Думаю, предельно честно. Да и… Возможно, я излишне самоуверен, но мне почему-то кажется, что все же вы согласитесь.
Крысолов одобрительно кивнул, но потом, помрачнев лицом, вскинул на зомби-байкера грустные глаза:
— С Секачом-то что? Где он? Я могу его видеть?
— Что с Секачом? — словно бы удивился голос. — А чего ты у меня спрашиваешь? Сам у него спроси…
И прежде чем Крысолов успел понять, о чем говорит «Смотрящий», пассажирская дверь со скрипом открылась, и в кабину, сначала забросив на сиденье двустволку, втащился его напарник. По шее у него текла кровь, а тело пробивал мелкий озноб, но не это было самым странным. Лицо, еще недавно живое, румянящееся, приобрело мрачный, стальной оттенок, глаза словно протаяли в глубь черепных западин. Вены, все отчетливее проявляющиеся на фоне побледневшей кожи, из светло-голубых становились черными, а белки глаз стали мутно-желтыми.
— Списал уже меня небось со счетов, дружище? — хохотнул он. — Хрен ты еще от меня так просто избавишься. Ну, чего ты как неродной? Еще скажи, что не рад меня видеть!
Крысолов кивнул, но как только к нему вернулся дар речи, взял в руки рацию и, не спуская глаз с товарища, еле ворочая языком, сказал:
— Бешеный, растопи-ка чушку топлива… И это, закуску какую-то набросай, ладно?
Глава 15
— Эй, послушай, еще раз так пошутишь, и я тебе как тому дедушке с одиннадцатой квартиры! Понял?
Странное дело, но у всех оставшихся пятнадцати членов экспедиции, включая недовольного тем, что его побеспокоили по пустяку, Михалыча и молчаливо наблюдающего за происходящим старого полковника Щукина, собравшихся на обочине вокруг уютно потрескивающего сухими поленьями костра, задорные отблески огня живо мерцали в глазах. У Секача же, стоявшего ближе всех к костру, в желтоватых глазах не отражалось ровным счетом ничего.
— Да чего ты, дружище? — пережевывая бутерброд, протянул к нему руки Бешеный. — Я же не со зла. Ты мне такой даже больше нравишься, честно! — Он заулыбался, тряхнув ирокезом. — Уважаю неформалов! Если б, конечно, знать наверняка, что оно — как оно там называется? — зета-вирус, что он не будет развиваться дальше…
Секач поставил пустую кружку на огромную гранитную глыбу, временно служившую им столом, сделал несколько шагов от скопившихся у костра молчаливых, угрюмых людей и, вскинув грустные глаза к ночному небу, тяжело выдохнул.
— Знать наверняка? — переспросил он. — А ты сам можешь хоть что-нибудь сейчас знать наверняка?
— Ладно, хватит, — вступился Крысолов, искоса взглянув на Тюремщика. — Ты же сам знаешь, если бы вирус развивался, то он, — кивнул он на напарника, — таким уже точно не остался бы.
— Допустим. — Тюремщик шагнул в сторону, повернулся лицом к дороге, где зомби растаскивали баррикаду. — А если процесс заражения длится не один час, а пару дней? Если он завершится завтра или послезавтра? Мы будем спать, а ему вдруг захочется есть, что тогда? Ты же лучше меня знаешь, что курятине зомби предпочтут человечину.
Люди молчали. Намечающийся раскол в команде всегда был сродни бунту на корабле, не участвовать в котором невозможно. Однако в среде сталкеров решить, кого поддерживать, гораздо сложнее, ведь их проблема не исчезает по сходу на берег. Выказывание своего недоверия действующему командиру, особенно если оно окажется необоснованным, могло иметь не самые благоприятные последствия. А потому и думали сталкеры, сто раз думали, взвешивая правоту каждого. Чье мнение считать верным? Под чей флаг в случае чего встать, ведь с подводной лодки все равно некуда деваться. Прав ли Крысолов, сказавший, что случай Секача исключительный? Что у него оказался частичный иммунитет к зета-вирусу? Или прав Тюремщик, не желающий оставлять инфицированного, чтобы обезопасить команду? Все же страшновато спать под одной крышей с человеком, укушенным зомби. Но, с другой стороны, он при памяти, сознании, как можно решить его судьбу?..
— И как нам поступить? — спросил Крысолов. — Убить его, как мутанта? Или бросить здесь?
— Позвольте, но он все еще человек, — выступил вперед Василий Андреевич, переключив на себя внимание. — Сознательный человек. У него сохранился разум, невзирая на внешние, я бы даже сказал, незначительные изменения. Какие тут могут быть предложения?
— Василий Андреевич… — Вояжер неспешно возвратился к костру, поставил на землю пустую кружку. — Вы знаете, в следующем году — дай Бог, конечно, до него дожить — будет уже двадцать лет с того часа, когда я впервые поднялся на поверхность. — Он остановился между сидящим на камне и притопывающим ногой Крысоловом и Леком. Тишину у костра нарушали лишь потрескивающие в огне дрова да скрип и лязг стаскиваемой на обочины техники. — Я вас очень уважаю и как человека, и как военачальника, а поэтому не хочу в ваших глазах выглядеть самоуверенным наглецом, но из всех, кто тут собрался, — за малым исключением — о законах выживания я знаю в разы больше и лучше. Жизнь научила меня не доверять на сто процентов даже самому себе, а уж о том, что человек мне друг до тех пор, пока он человек, я заучил как отче наш. Серега! — Он повернулся лицом к ставшему в отдалении Секачу. — Ты ведь знаешь, я кривить душой не стану. Я всегда считал тебя другом. Ответственным, сильным, надежным боевым товарищем. Но я не могу заставить себя верить тебе сейчас, потому что я не знаю, кто ты. Ты ведь и сам этого не знаешь. Никто не может влезть в твою шкуру и почувствовать то, что чувствуешь ты, чтобы с уверенностью сказать, что ты не опасен для нас всех.
— Я тебя понял, Тюремщик, — тихо промолвил Секач, обернувшись к нему кажущимся отлитым из стали лицом с черными, как две капли мазута, зрачками в желтых матовых озерах. — Я достаточно ясно понимаю, что у меня нет пути обратно. А поэтому, если твою душу терзает вопрос, как со мной поступить в том случае, если я буду слезно упрашивать взять меня с собой в Киев или продолжить путь на Харьков, то не волнуйся. Не трать зря силы на речи, убеждая всех, что мне не следует оставаться. Удачи вам.
И он решительным шагом пошел прочь от костра. Пятнадцать сталкеров оживленно зашумели, переглянулись между собой, кто-то выкрикнул, чтобы он не глупил и возвращался, кто-то тихо сказал, что всем будет лучше, если он уйдет, лицо же Тюремщика приобрело удрученное выражение, будто у человека, настроившегося на продолжительную дискуссию, а оппонент неожиданно сдался, признав его точку зрения верной.
— Эй, да что же это мы, братцы?! Он же нам жизнь не раз спасал! — вскочил с места Лек, как никто другой чувствовавший на себе вину. — Разве так можно? Давайте хоть подождем немного. Чего рубить с плеча-то? Сергей Владимирович!
Старый полковник лишь сокрушенно покачал головой, протянув вперед руку, будто на расстоянии мог прикоснуться к тающему в темноте Секачу и попытаться остановить его в последний раз, словно сына, добровольцем идущего на войну.
— Секач! — выкрикнул Крысолов, доселе продолжавший сидеть в позе мыслителя на камне и самозабвенно долбить ботинком по земле. — А-а-ну стоя-ять!
Черная фигура, уже почти слившаяся с постройками на территории тракторного стана, остановилась, а громко что-то обсуждающие сталкеры разом умолкли, замерли, бросая взгляд то на распрямляющего плечи Крысолова, то на почти растаявшую во тьме фигуру. Оглянулись, казалось, на этот окрик даже зомби, на секунду прекратив очищение дороги. И только Михалыч смотрел на все это с таким презрением на лице, будто все люди для него были жалкими слизняками, решающими свои ничтожные, слизняковские вопросы в его присутствии.
— Мне почему-то думается, что начальником экспедиции тут пока еще числюсь я! — поднявшись на ноги, выкрикнул Крысолов в сторону практически утонувшей в ночи фигуре. — Так вот, я что-то не припомню, чтобы я кого-то отпускал, напарник! Ну-ка живо сюда! Лучше не заставляй меня идти за тобой, — добавил он, когда понял, что фигура Секача по-прежнему остается неподвижной. — Ну!
И он вернулся. Не спеша, нехотя, будто ноги тащили его помимо его желания, как малолетнего шкодника к отцу с ремнем в руке. Намеренно остановился подальше от костра, от сгрудившихся вокруг него людей, вдруг почувствовав, что за эти несколько минут между ними выросла невидимая, но достаточно плотная, будто из толстого стекла, стена. В их взглядах он увидел, что стал им чужд. И хотя некоторые, из уважения, делали робкие попытки завуалировать свое предубеждение и недоверчивость, остальные смотрели на него с откровенной опаской.
