– Бесплатной... жены? – повторила Аяна.
Её лицо горело. Его слова падали, как зёрна из её раскрытой ладони на борт погребальной повозки маленького Витара.
– Да, да, кирья. Он не потратит ни копейки на то, чтобы выкупить тебя у родителей, и злые языки будут говорить, что он женился на тебе из экономии. У тебя есть образование, да, но там это неважно. У тебя нету главного – репутации, родового имени, связей – ничего. И кир Пулат тоже окажется в двусмысленном положении. Знаешь, что о нём скажут? Люди начнут говорить, что он пожалел денег на знатную, хорошую жену для бесполезного сына, который всё равно не даст ему наследников. Какая экономия! Поразмысли, как эти слухи отразятся на отношении кира Пулата к сыну, которого он сам уже швырнул подальше от дома, как комкают и выбрасывают неудачное письмо.
Аяна схватилась за виски и зашагала по комнате.
– Но я смогу видеть его хотя бы раз в неделю. Да хоть раз в год! Здесь я не увижу его никогда! Никогда, Воло!
– А ты не думала, что это к лучшему? Ты хоть понимаешь, насколько быстро ты начнёшь чахнуть в этой клетке со стрижеными деревьями вокруг? И он будет понимать это, и сожалеть, что посадил тебя в неё. Все восемь месяцев в море, среди солёного ветра, в многолюдных торговых портах и бухтах жарких островов он будет думать, как ты меряешь шагами свои четыре комнаты. Да, он будет приходить к тебе, но встречи будут отравлены его раскаянием, сожалением и тяжким чувством вины. Ты даже не сможешь отвлечься на детей, как это делают другие женщины. Он же сказал тебе, не правда ли? Ты будешь чахнуть и стареть среди совершенно чужих людей, которые не понимают ничего в твоей душе, пока не увянешь, как цветок, пересаженный в неподходящую почву. И однажды он придёт домой, такой красивый, высокий, широкоплечий, загорелый и просоленный вольным морем, с проседью в густых волосах, а от него будет пахнуть другой женщиной. Такой же свободной и прекрасной, какой ты была когда-то, до того, как попала в эту тесную клетку и тебе подрезали крылья. Кирья, подумай, каково будет ему осознавать всё это? А осознание придёт рано или поздно. Он уговаривает себя, что вы-то с ним найдёте выход. Возможно ли это среди такого количества условностей и подводных камней? Возможно ли это в том мире, куда ты так безрассудно стремишься? Подумай, кирья.
Аяна стояла и рыдала, закрыв лицо руками. Тяжёлая скала рухнула на её плечи, и под скалой билась, умирая, надежда. Её всю трясло.
– Дай ему уйти, кирья, – сказал Воло, подходя к ней ближе. – Оставь ему его свободу. Останься для него светлым воспоминанием о чистой любви, которую ты подарила ему так бескорыстно. Останься белым мотыльком, который пролетел мимо окон его каюты на этом пути посреди бурного моря и исчез во мраке. Не связывай его. Вы все тут как дети, но я вижу твою сильную и чистую душу. Отпусти его ради него самого. Ты самоотверженна, но другие люди не столь бескорыстны, не столь сильны. Конда не так силён, как ты. Прими это решение за него. Одна ваша достойная кира, олем Ати, говорит, что нужно прощаться, чтобы отпустить. Отпусти его, не прощаясь, иначе у него не будет будущего. У него не будет той жизни, которая у него должна быть.
Аяна развернулась и выбежала вон, во двор, на свежий воздух. Её как будто ударили по голове, и в ушах теперь звенело.
Хуже всего было то, что она понимала, что имеет в виду Воло. Она уже думала о том, что он сказал. Вчера, позавчера, и много дней до этого, пока Конда уходил, она представляла, что будет, когда он подведёт её к кованой решётке перед жёлтым большим домом Пай Пулата. А ведь у неё не будет пути назад. Она отрежет себе этот путь в то самое мгновение, когда «Фидиндо» выйдет из устья Фно и пойдёт к юго-востоку, к островам Ласо, и дальше, в неведомый Ордалл.
54. Белая птица
У неё закружилась голова. Надо увидеть Конду прямо сейчас, чтобы он своим запахом, своими руками и словами развеял сомнения. Он там, с остальными, на «Фидиндо».
Конда говорил, что тридцать два человека — это мало, но достаточно, чтобы без изнуряющих вахт и непосильного труда добраться до дома. К тому же, с запасами еды, которые им собрали в путь, моряки не будут истощёнными. Многие, если не все, из этих тридцати двух человек были тут, у затона, и Аяне теперь вовсе не показалось, что их мало. Они переговаривались с рыбаками, ругались, смеялись, таскали какие-то вещи, перекрикивались издали...
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Аяна растерялась. Ей нужен был только Конда. Она взяла шлюпку, под удивлёнными взглядами рыбаков и моряков добралась до «Фидиндо» и поднялась на палубу.
Маленькая лесенка вниз заставила сердце ёкнуть. Как много раз она спускалась по ней, пока «Фидиндо» обрастал парусами. Сколько счастливых мгновений она провела здесь с Кондой. И сколько ещё проведёт...
– Кирья, – окликнул её Верделл, – если ты ищешь того, о ком я думаю, тебе туда.
Аяна подошла к двери в каюту капитана, на которую он показывал пальцем, приотворила её и заглянула внутрь.
Конда сидел там, в каюте Эрланта, обставленной и украшенной так, чтобы производить впечатление. Он писал что-то на больших листах бумаги, сверяясь с картой, которую как-то показывал ей, и время от времени переговаривался с сидящими вокруг людьми, на которых она не смотрела.
Она смотрела только на него, и всё остальное казалось каким-то зыбким, нечётким. А он не видел Аяну; его взгляд был твёрдым, цепким, сосредоточенным, а движения – острыми, и говорил он тоже отрывисто, резко и напряжённо.
Аяне стало не по себе. Шею сзади, под волосами, слегка захолодило, будто от сквозняка, но она всё же решилась и подошла к этому большому столу, а на неё смотрели хмуро и как будто неприязненно. Наконец и Конда заметил её, но почти сразу же опустил взгляд, не улыбнувшись, потому что капитан Эрлант что-то показывал ему на карте.
– Конда... – робко позвала она его.
– Не сейчас, кирья, – сказал он, снова кинув на неё взгляд.
– Завтра на восходе, девочка, – устало сказал капитан Эрлант, не поднимая глаз от записей. – Завтра на восходе.
Она в смятении вышла на палубу.
– Кирья, что с тобой? – спросил Верделл, драя щёткой доски борта. – Собралась? Завтра на восходе уходим.
– Верделл, это правда, что у вас замужние женщины кирио не могут покидать дом?
– Ага. Ну, только если им не разрешат. Они же, ну... принадлежат роду мужа.
Воло не обманывал её. Он не обманул её. Сола говорила, что женщины у них – имущество. Неужели и она права?! Нет... Не может быть. Кем она будет там, в том мире?
Она сходила к Тили и молча смотрела в пол с таким лицом, что та заплакала.
– Прости, Тили, милая, – сказала Аяна и ушла домой.
Она лежала в комнате и плакала. Что, если это знак? Он не улыбнулся ей. Четыре месяца, раз в неделю. Шестнадцать ночей вместе за целый год. За предыдущий месяц у них было гораздо больше.
Аяна повернулась на бок. У стены лежал заплечный мешок с вещами. Четыре комнаты, восемь месяцев в году. Четыре комнаты, шестнадцать углов. Через каждые две недели можно перетаскивать кресло и вышивать в новом углу. А потом он вернётся и придёт к ней, мыслями весь уже в завтрашнем дне, резкий, жёсткий, словно чужой.
Может, он придумал какое-то решение? Что-то, чтобы избежать этих странных обычаев по отношению к ней? И почему капитан Эрлант был против? Какое ему дело?
К ней по очереди пришли близнецы и Сэл, которых выгнали с «Фидиндо».
– Ну вот и кончилось наше приключение, – сказал печально Сэл. – Я так завидую тебе, сестрёнка. Ты попадёшь в такие интересные края! Каждый день, каждый миг что-то новое и интересное. Тебя ждёт такая удивительная жизнь! А нам остаются только клятые болота да проход в Олар Сир.
Да уж, интересное. Удивительная жизнь. Шестнадцать углов, подумала она.
Она обняла близнецов, Тамир вытер слёзы. Потом пришла мама и принесла Вайда.
– Мама, скажи мне честно. Ты думаешь, я совершаю ошибку?
– Да. Я думаю, ты совершаешь большую ошибку. Мы с Солой говорили об этом каждый день почти - с тех пор, как на твой праздник пришёл этот всклокоченный Конда с надорванной душой и рыдающими струнами. Я много плакала по ночам.
