— Теперь я вижу, кто ты. Трус.
— Я — трус?! — Васселей схватил винтовку.
— Ну, ну, не прыгай. Стрелять ты умеешь. На это у тебя храбрости хватает. Погоди, не стреляй…
— А здесь мы, — Васселей пытался взять себя в руки, — как-никак на своей земле, на карельской. Кто знает, как тут все получится.
— Думаешь, белые победят?
— Как знать.
— Да, здорово ты наслушался Левонена и Таккинена. Ничего не скажешь… «На своей земле, на карельской». Ты что, такой победы хочешь, как в Руоколахти?
— Тише. Услышат, — Васселей показал на пареньков, которые в самом деле прислушивались к их разговору.
— Пусть слышат. Я сам им скажу. Я пойду с ними. А ты как? А Кириля? Останетесь с бандитами?
— Так ты и уйдешь… Поглядим.
— Неужто застрелишь? Врешь. В меня ты стрелять не будешь. Я тебя знаю, — усмехнулся Потапов и, похлопав Васселея по плечу, вернулся к юношам.
— Пошли.
— Куда? — спросил высокий парень.
— Туда, куда вы идете.
— А они? — парень показал на Васселея и Кирилю.
— Нет, я не могу, — растерялся Кириля. — Я ведь… Нет, не могу я…
Васселей молчал.
— Стрелять вслед не станет? — спросил юноша.
Васселей ничего не ответил. Тогда Потапов молча пожал руку Васселею и Кириле и махнул ребятам.
Густая темнота осеннего леса тотчас же поглотила беглецов. Кириля вздохнул и растерянно пробормотал:
— А мы? Как же мы-то?
Васселей сел, опершись спиной о ель. Он не вздыхал, не проронил ни слова. Он тоже словно исчез, слившись с густой тенью ели и ночной тьмой.
— Что с нами-то будет? Мы же их отпустили, — испугался Кириля. — Ведь нас предупредили, что если хоть кто-то сбежит из дозора, то взыщут с тех, кто был вместе с ним.
Васселей долго молчал. Потом не спеша ответил:
— Что будет? Надо было стрелять. Чего ж ты? Стреляй, ну! Стреляй!
Кириля щелкнул затвором. Оглушительный выстрел прокатился по тихому лесу, отдавшись болью в ушах.
— Давай, давай еще! — сказал Васселей и вскинул винтовку.
Кириля не видел в темноте, ухмыляется Васселей или нет. Он выстрелил второй, третий раз, расстрелял всю обойму.
На выстрелы прибежала подмога. Ведь не могли же Васселей и Кириля вдвоем пуститься в погоню за беглецами, которых было вдвое больше. Они сделали все, что могли. Получив подкрепление, они долго ходили по ночному лесу, но так никого и не нашли.
День клонился к вечеру. Седьмое ноября оказалось таким же коротким и хмурым, как и все остальные дни поздней осени на севере Карелии. Издали казалось, словно село Руоколахти стало меньше, будто оно сжалось, стараясь укрыться от холодного ветра. Огни светились лишь в нескольких избах.
Со стороны леса к селу приближались двое. Один, сгорбившись, с понурым видом, едва тащился, устало переставляя ноги. Другой шел следом, зажав под мышкой винтовку. Он тоже устал, но показавшиеся впереди огоньки придавали ему силы. Там, в селе, он сдаст пленного бандита, напьется горячего чаю, перекусит, выспится. Не идти же ему в обратный путь на ночь глядя, тем более ходить в одиночку в последнее время стало небезопасно.
— Стой! Кто идет?
Из-за деревьев вышли трое с винтовками.
— Свои, свои! — обрадовался сопровождающий пленного бандита. Он узнал окликнувшего по голосу. — Останайнен?
— Да, я. Ты это, Калехмайнен?
— Кто же еще? Я, конечно. Вот бандита привел. Примете?
— Примем, примем…
Останайнен со своими спутниками пошел навстречу Калехмайнену. Милиционер переложил винтовку в левую руку, а правую протянул Останайнену. Тот пожал руку Калехмайнена и не выпустил ее. Тем временем один из спутников Останайнена выхватил из руки Калехмайнена винтовку.
— Бросьте. Не так уж я устал. Донесу как-нибудь, — Калехмайнен пытался отобрать свою винтовку. — Вы что, не знаете меня?
— Знаем, знаем…
Отобравший винтовку отдал ее бандиту, и тот сразу приставил дуло к груди милиционера.
— Что за дьявольщина? — Калехмайнен попытался вырваться, но ему тотчас заломили руки за спину.
— Не надо ругаться, товарищ Калехмайнен, — осклабился Останайнен. — Ведь и по учению коммунистов ругаться нехорошо.
— Кто вы такие? — спросил Калехмайнен, хотя уже понял, в чьи лапы он попал. — Предатели!
— Сам ты изменник родины.
Только теперь по голосу Калехмайнен узнал второго спутника Останайнена.
— Кажется, Паавола? — Калехмайнен помолчал и добавил: — Нет, я не изменник родины. Только напрасно с тобой об этом говорить. Нам не понять, друг друга.
— Конечно, — согласился Паавола, — мы с тобой глядим на мир с разных колоколен. А здорово получилось: все-таки встретились!
— Мы же договорились, что встретимся, — вспомнил Калехмайнен. — Хотя, конечно, не такой встречи я желал.
Действительно, почти четыре года назад они договорились встретиться. Оба они были родом из одних мест, из Северной Финляндии. В конце 1917 года Паавола со своими щюцкоровцами приходил к Калехмайнену с обыском. Калехмайнен был одним из руководителей рабочего движения в их округе. Паавола тогда арестовал Калехмайнена, но время было еще такое, что приходилось соблюдать кое-какие законы. И Калехмайнена выпустили. Выйдя из тюрьмы, Калехмайнен подался на юг. Сказал, что идет искать работу, потому что в ремонтных мастерских, где он работал, хозяин объявил локаут. Паавола, конечно, догадался, что не ради работы Калехмайнен уходит на юг. Он знал, что там, в южных провинциях Финляндии, готовились к выступлению отряды Красной гвардии. Но помешать Калехмайнену он не мог. Тогда Паавола сказал на прощание:
— Погоди, мы еще с тобой встретимся, Мы еще с тобой полюбуемся друг на друга через прорезь прицела.
— Пожалуйста, если вы этого так хотите! — ответил Калехмайнен. Он никогда не обращался к Пааволе на «вы», и это «вы» означало, что он имеет в виду не только Пааволу.
И вот они встретились. Правда, через прорезь прицела мог смотреть лишь Паавола, имевший винтовку. У Калехмайнена этой возможности теперь нет. Оттого-то и было так горько у него на душе. Четыре года он воюет, а так и не постиг всех военных хитростей. Опять его водят за нос. Недавно в Киймасярви его обвел вокруг пальца хитрый поп. А теперь он, как дурак, отдал винтовку. Так же они оплошали у себя в Финляндии. Все твердили о гуманных целях рабочего движения, а не о том, что если уж взялись за оружие, то надо его и применять, а не ради форсу носить с собой. Бандит, который ему попался, был птичкой немалой. Много черных дел на его совести! Если бы Калехмайнен поступил так, как поступали в таких случаях белые, то не надо было бы ему тащиться с этим пленным за десятки верст в волость. Просто к стенке его — раз, и готово. Но Калехмайнену это тогда даже в голову не пришло. И он повел бандита один: стоит ли еще кому-то тащиться, путь неблизкий, а справиться вполне можно и одному. Как же он прошляпил!
Калехмайнена повели к селу. Значит, Руоколахти они уже взяли. Может быть, там допустили ту же оплошность, что и он, Калехмайнен? Ему-то уже своей ошибки не исправить. Хоть бы другим это было наукой!
Горница была жарко натоплена. Жаром веяло и от пузатого самовара, за которым сидели Таккинен и Борисов. Таккинен рассуждал о планах дальнейших действий своего отряда, Борисов молча слушал, лишь изредка кивая головой.
В дверь постучали. В горницу вошел Паавола и радостно доложил, что они захватили пленного.
— Калехмайнен его фамилия.
— Знакомая фамилия, — сказал Таккинен и стал надевать китель.
— Мы с ним старые знакомые, — сообщил Паавола. — Он из наших краев. Батраков и служанок воспитывал в большевистском духе.
— Ну и как? Получилось что-нибудь? — благодушно поинтересовался Таккинен.
— Он-то старался вовсю, — ответил Паавола.
Застегнув китель и подпоясав его широким ремнем с маузером в деревянной кобуре, Таккинен велел ввести пленного.
— Давай поговорим как финн с финном, — предложил Таккинен Калехмайнену, налив ему стакан чаю и угостив папиросой.
— Да, финны-то мы финны… — задумчиво сказал Калехмайнен. Он охотно выпил стакан горячего чая. От папиросы тоже не отказался.
— По родной стороне не соскучился? — спросил Таккинен. — А я вот сильно скучаю.
— Да, конечно, — согласился Калехмайнен. — Я тоже частенько думаю о ней.
В его словах было столько теплоты, что Таккинен с любопытством взглянул на пленного и, помедлив, предложил:
— Ну если действительно тебе так хочется повидать родные края… Нет ничего невозможного. Нация мы небольшая, мы должны помогать друг другу.
— Что касается помощи в моем положении… — Калехмайнен хотел махнуть рукой, но, заметив, что пепел с его папиросы вот-вот упадет на пол, осторожно стряхнул его в пепельницу. — Боюсь я, что на цене мы не сойдемся.