— Стой! — остановил его фельдфебель. — Невежа! Разве можно так… Вот возьми эту штуку.
Фельдфебель вытащил из винтовки шомпол. Он был назначен военным советником при отряде Маркке и считал своим долгом учить невежественных карел не только военному делу, но и западной цивилизации. Бить женщину поленом? Это же не по-рыцарски! Надо по-современному — шомполом!
Сын Степаны Евсеева охотно учился западной культуре. Он так старался, что второй совтуниемец не выдержал и вышел из избы. Фельдфебель со стороны наблюдал за своим учеником, с одобрением замечая про себя, что теперь все идет, как должно идти в цивилизованном мире. Сын Степаны Евсеева бил с остервенением. Бил по лицу, по плечам, по груди. Он продолжал бить, хотя Варвана лежала уже без сознания. Он бил, словно приговаривал: вот тебе за муку… вот тебе за Кемппайнена… вот за то, что Юмюярви вздумали отмечать советский праздник… хочется ли еще тебе Советской власти?
— Ее надо доставить живой в Киймасярви, — предупредил фельдфебель. — Учти.
Был приказ Таккинена — наиболее опасных коммунистов доставлять в Киймасярви. Правда, сам Таккинен не соблюдал этот приказ, но от других он требовал его исполнения. Варвана в тот момент представлялась фельдфебелю очень опасным коммунистом. А разве она не была опасной? Разве она не учила своих детей, что Тухкимус, этот униженный и обиженный человек из народа, может совершать великие дела и приносить добро людям. Ведь расстреляли же на Ухутсаари, как коммунистов, всех советских учителей, попавших в лапы бандитам. Их расстреляли за то, что они пришли учить карельских детей грамоте.
Варвана пришла в себя в чьей-то конюшне, где были заперты и другие такие же опасные смутьяны, как и она. Среди арестованных был и брат убитого бандитами милиционера одноногий Мику. Он тоже был избит. И было за что: как это он посмел родиться на свет братом человека, который стал затем блюстителем порядка у Советской власти.
Мику был человек безобидный, никому никакого зла не делал. Впрочем, однажды он нанес ущерб чужому имуществу, да и то имущество принадлежало Советской власти. Дело было так. Мику еще в детстве лишился ноги, но на своей деревяшке он ковылял с такой скоростью, что не всякий человек с двумя здоровыми ногами мог угнаться за ним. Как-то он поехал по какому-то делу в Ухту и, поднимаясь по крутой лестнице в ревком, помещавшийся в двухэтажном доме на перешейке между рекой и озером, угодил деревяшкой в щель между ступенями и сломал свою деревянную ногу. Прыгая на одной ноге, Мику добрался до начальства и первым делом потребовал, чтобы ему дали подходящий материал для изготовления нового протеза.
— Нечего нам больше делать, как искать тебе деревяшку, — ответили ему в ревкоме. — Найди сам и сделай себе ногу.
— Где же я найду?
— Где хочешь.
Кое-как спустившись со второго этажа, Мику увидел стоявшие у крыльца выездные сани ревкома с покрытыми черным лаком оглоблями. Неподалеку возле поленницы к тому же оказался топор. Острый нож у Мику был, конечно, с собой. Одним словом, Мику снял оглоблю, добрался до чурбака, на котором кололи дрова, и приступил к работе. Руки у него были золотые, и полый протез вскоре был готов. Приладив деревяшку, Мику тут же пошел в ревком, чтобы показать свой новый протез и похвалиться.
В ревкоме только руками развели. Что с Мику возьмешь: он сделал лишь то, что ему велели.
На рассвете Мику снова увели на допрос. На этот раз его притащили к самому царю Маркке. Допрос вел финский фельдфебель.
Фельдфебель встретил Мику весьма приветливо. Он выразил свое огорчение, что у них в армии попадаются такие изверги, которые могут избить человека до полусмерти, и сказал, что такое противоречит духу освободительной армии. Мику мысленно согласился с ним, подумав про себя, что распределение обязанностей в этой армии происходит согласно пословице, которая гласит: «Одни убивают, а другие тела обмывают». Далее фельдфебель заявил, что, несмотря на различие в политических взглядах, он хотел бы найти взаимопонимание с человеком, пользующимся уважением в народе. «Освобождение Карелии должно происходить с наименьшим кровопролитием», — говорил фельдфебель. Он считал, что нельзя приговаривать людей к смерти лишь за то, что человек является коммунистом. Ведь даже в Финляндии в восемнадцатом году не всех коммунистов расстреляли. Правда, вначале, к сожалению, некоторые фанатики погорячились. А теперь, говорил фельдфебель, в Финляндии много коммунистов гуляет на свободе. Тем более этого принципа надо придерживаться в Карелии, где живет родственный народ. От Мику требовалось одно — он должен назвать имена коммунистов. Тогда он поможет этим людям, спасет их. Список коммунистов необходим командованию освободительной армии для того, чтобы взять их под свою защиту, так как могут, найтись горячие головы и расправиться с ними самосудом.
Мику готов был всей душой помочь фельдфебелю в этом благородном деле, но — увы — он не знал, кто коммунист, а кто нет. Коммунисты — народ хитрый, они не всех в свою ячейку пускают. Вот у него, у Мику, даже родной брат был коммунист, а небось ему, Мику, ни разу не предлагали вступить в партию.
— Ну, а сочувствующих коммунистам знаешь? — спросил фельдфебель.
— Знаю. Только вот с арифметикой у меня всегда неладно было, считаю я плохо. — Мику взял со стола тарелку, провел пальцем по ее краю. — Вот если вы сможете сказать, где начинается здесь круг и где кончается, то узнаете, сколько сочувствующих.
— Не понимаю.
— Конечно. Коли понимал бы, так не пришел бы сюда.
Мику смотрел прямо в глаза фельдфебелю таким доверчивым взглядом, что тот никак не мог сообразить, что Мику хочет сказать. Наконец до сознания фельдфебеля дошел смысл иносказания.
— Да ты сам, наверное, закоренелый коммунист?
— Рад бы в рай, да грехи не пускают. Вот в чем загвоздка.
И Мику прищелкнул пальцами.
— Уведите его, не то и вторую ногу обломаю! — взревел царь Маркке.
В Юмюярви, как и везде, провели собрание и, как и в других деревнях, записывали добровольцев. На собрании даже вынесли решение, в котором было точно указано, что каждый дом должен пожертвовать во имя освобождения Карелии, причем не забыли указать, что каждый хозяин обязан сдать сноп соломы и корзину углей. Командиром Юмюярвской роты был назначен бывший унтер-офицер царской армии. Не хотелось бывшему унтеру отправляться на войну, да пришлось. И он начал готовиться к походу. Сперва надо было привести в порядок обутку. Чинил он ее основательно и старательно, так что, когда спустя недели две Таккинен приехал узнать, почему рота не выступила, оказалось, что ремонт обуви все еще идет полным ходом. Хотя не все валенки были еще подшиты, пришлось роте отправиться в поход.
Арестованных в Юмюярви повезли в Киймасярви сразу, как только наладился санный путь. Мику везли на лошади, и он во всеуслышание заявил:
— Сам карельский царь пешком топает, а я еду как барин. Кому же из нас почета больше?
Варвана тащилась, едва переставляя ноги. Болело избитое тело, ныло сердце, полное заботы и тревоги о детях. Как они там? Придется ли им еще слушать сказки матери?
Впервые в жизни Варвана покинула родное село. И кто знает, увидит ли она его еще. Уж лучше было бы умереть дома и лежать рядом с покойным мужем на своем кладбище.
«…Жили-были старик и старуха… Не хотелось их дочери уходить из дому. Но пришлось…»
Отряду Таккинена пришлось оставить Руоколахти. Бандиты ушли из села торопливо, словно убитые ими коммунисты, встав из могилы, гнались за ними вместе с пришедшими с востока красноармейцами. Вскоре после расправы в Руоколахти диверсионной группе белых удалось взорвать железнодорожный мост на реке Онде. Однако и это не остановило продвижения красных войск. Поэтому Таккинен решил пока отойти в глухие таежные деревушки и вступать в бой лишь с небольшими разведывательными группами красных.
Таккинен не мог не знать, что сегодня будет первая такая схватка. Разведка сообщила о приближении красных. Таккинен решил не ждать их на заранее подготовленных позициях, а идти навстречу и нанести внезапный удар. Разделив свой полк на два батальона, Таккинен дал приказ выступить. Совершив ночной марш-бросок, они вышли к небольшому озерку, по берегу которого проходила дорога.
Первому батальону Таккинен приказал занять позиции поперек дороги, а второй батальон он расположил на левом фланге, повернув его фронтом к дороге. Справа было озеро. Таким образом, получился прямоугольник, войдя в который красные должны были оказаться в мешке. Между озером и дорогой лес был вырублен, но на левом фланге и впереди, где расположились белые, начиналась густая чаща.
Глазом бывалого солдата Васселей сразу оценил выгодность занятых ими позиций.
— Молодец Таккинен! — сказал он командиру батальона. — Умеет выбрать позиции.
