— Что вам надобно? — спросил Огильви, обращая к ней пылающее гневом лицо.
— Я хотела бы уйти отсюда, — сказала Джиневра. — Меня тяготит предчувствие близкого несчастья. У меня кружится голова от шума, и я боюсь, что эти злые студенты меня узнают. Кроме того, — прибавила она с легким оттенком упрека, — вы дурно исполняете наказ вашего патрона, вы должны были бы защищать меня, а не подвергать новым опасностям, затевая ссоры.
— Простите мне мое неблагоразумие, — отвечал с легким смущением Огильви, — я напрасно не сдержал себя, но разве я мог? Ведь дело шло о чести Кричтона.
— Я уважаю вас за вашу преданность ему, — сказала джелозо, прижимая к губам руку Огильви, — и пусть мысли об опасности, которой я подвергаюсь, не помешают вам ее доказывать. Проводите меня куда-нибудь отсюда и потом возвращайтесь, если вы считаете нужным мстить этим нахальным студентам.
— Это невозможно, — сказал Огильви. — Конвой виконта Жуаеза, который должен проводить вас за ворота Парижа, еще не прибыл. Мы должны ждать, такова воля шевалье Кричтона. Не бойтесь ничего, я буду защищать вас до последней капли крови, и вам не придется более сдерживать мою неуместную горячность.
— Если так хочет шевалье Кричтон, я остаюсь здесь, — отвечала Джиневра. — Мне все еще кажется, что я в опасности. Этот ужасный Гонзаго… И потом, — прибавила она робко, с краской на лице, — признаюсь вам, сеньор, я охотно бы рискнула моей безопасностью и осталась в Париже, чтобы только присутствовать на турнире. Если Винченцо падет, мне нечего более бояться.
— Но вы должны также бояться Руджиери и Екатерины, — отвечал Огильви. — Кроме того, по воле короля поединок должен быть на неотточенном оружии, стало быть, Винченцо может быть побежден, но не убит, и это нисколько не уменьшит грозящей вам опасности.
— Это правда, я не увижу его более! — сказала Джиневра тоном отчаяния.
— Теперь выслушайте меня, мадемуазель, — сказал вполголоса Огильви. — Вы любите шевалье Кричтона?..
— Сеньор!
— Слушайте меня! Он не разделяет вашей любви, я это знаю, его сердце принадлежит другой. Я принадлежу к религии, которая считает ваше занятие суетным, вашу веру языческой. Но сердце, я это вижу, не знает этих различий, для него единственное божество — любовь. Я вас люблю, Джиневра, я решаюсь сказать это потому, что приближается минута, когда я расстанусь с вами навсегда. В одном наши чувства сходятся: мы одинаково преданы Кричтону. Я могу предложить вам только верное сердце и хорошую шпагу. Хотите вы отдать мне вашу руку?
— Сеньор, — холодно сказала молодая девушка, — может быть, мое занятие презренно, моя вера — идолопоклонничество, но мое сердце признает только одного Бога. Я люблю шевалье Кричтона.
И она отвернула голову.
— Значит, для меня нет никакой надежды? — спросил, снова приближаясь к ней, Огильви.
— Никакой, — отвечала Джиневра, — и если вы не хотите увести меня отсюда, не говорите мне более ни слова об этом.
В эту минуту раздался громкий взрыв хохота студентов, и противник шотландца затянул во все горло застольную песню — полулатинскую-полуфранцузскую. Остальные дружно повторяли припев:
Esse bonum vinum, venite, potemus!
Причиной этого веселья было возвращение Фредегонды и солдата с большим запасом вина.
Стаканы начали быстро наполняться и осушаться, так что скоро среди студентов университета воцарилось безграничное веселье.
Бернардинец настоял на том, чтобы солдат уселся около него, а сорбоннский студент счел своим долгом подать бутылку мэтру Жаку, который осушил ее одним залпом.
— Пью за твое здоровье! — сказал студент коллегии д'Аркура, хлопнув по плечу солдата. — Ты принес нам хорошего вина и хорошо его отмерил. Пусть у нашей хозяйки всегда будут помощники, подобные тебе! Ха! Ха! Ха!
— Я тоже с удовольствием выпью за твое здоровье, — отвечал солдат, — хотя мне и не снились обильные возлияния в такой ранний час. За твое избрание в капелланы на ближайшем празднике дураков.
— Не шути со мной, а пей, товарищ, — отвечал раздраженный студент. — Это самое лучшее, что ты можешь сделать. Э! Да я вижу, в тебе есть что-то гугенотское. Я слушал, как ты сейчас говорил хозяйке, что служишь в войске Беарнца. Это видно по твоему презрению к бутылке и пристрастию к юбкам. Ах! Что за время будет, если твой господин станет когда-нибудь королем Франции! Придется вспомнить Франциска I. Плохо придется всем мужьям в Париже. Сохрани нас Бог от такой судьбы. Впрочем, я не желаю ему никакого зла… За здоровье великого Алькандра!
— Ну уж этому не бывать! — вскричал сорбоннский студент. — Мы должны быть католиками даже в наших тостах. Выпьем скорее за поражение Беарнца, реформ и Женевской церкви и за успех Лиги, истинной церкви и храброго Гиза.
— За Святой Союз! — вскричал бернардинец.
— За папу! — кричал студент коллегии Монтегю.
— За Вельзевула! — крикнул д'аркурский студент. — Клянусь Антихристом, я вылью мое вино в лицо тому, кто откажется от моего тоста… За Генриха Наваррского и дело гугенотов!
— Клянусь обедней! Твой тост пахнет ересью, и я от него отказываюсь, — отвечал сорбоннский студент.
Едва он произнес эти слова, как его товарищ исполнил свою угрозу и выплеснул ему прямо в лицо все содержимое стакана.
В одну минуту поднялась страшная суматоха. Столы были опрокинуты, шпаги противников скрестились, но благодаря усилиям швейцарца и Блунта порядок и в этот раз был восстановлен.
А в это время наш беззаботный солдат — причина ссоры — покатывался со смеху, опрокинувшись на спинку стула и не думая принимать участия в свалке.
— Как! Бесчувственный! — вскричал в гневе студент коллегии д'Аркура. — Ты, значит, не хочешь обнажать шпагу в защиту твоего короля и помогать тому, кто готов драться вместо тебя? Да, теперь я вижу, что от гугенота нечего ждать помощи или благодарности. Сорбоннский брат, твою руку! Ты был прав, не принимая моего тоста.
— Ты сам затеял эту ссору, товарищ, — отвечал солдат, радость которого еще более усилилась. — Я не просил тебя об услугах. Дело реформаторов не нуждается в защитниках, подобных тебе, и какое дело Беарнцу до того, что один дурак пьет за его успех, а другой за его поражение?
— Отлично сказано для гугенота! — вскричал студент коллегии Монтегю. — Наш реформатор, кажется, добрый малый. Довольно насмешек, товарищи, споем лучше песню для восстановления гармонии.
— Песню! Песню! — закричали, смеясь, остальные.
— Да какую же? — спросил солдат.
— Спой нам что хочешь, мой могучий Гектор. Только бы это не были носовые мелодии Теодора де Без или Климента Моро.
