— Если это так, как вы говорите, друг мой, — отвечал Генрих, — то я немедленно готов исполнить вашу просьбу, хотя бы для этого мне пришлось похитить принцессу из самого Лувра с моей горстью людей. Но вы, должно быть, ошиблись или были обмануты. У нашего кузена Конде нет никакой сестры при французском дворе.
— Принц считает ее давно уже умершей, государь, и действительно, требовалось чудо, — чтобы спасти ее от оружия свирепых амалекитян, напавших на Людовика во время его бегства в Ла-Рошель. Вы в этом убедитесь, когда я расскажу вам историю одной из служанок королевы-матери, недавно обращенной в нашу веру.
— Ваши сведения исходят из подозрительного источника, — заметил король с недоверчивой улыбкой. — Прислужницы Екатерины так же вероломны, как и дочери филистимлян, я знаю их уже давно. Ваша новообращенная может быть Далилой, а ее история — выдумкой. Наш дядя, Людовик Бурбон, действительно часто говорил нам о несчастной судьбе его дочери, которой он лишился в горах близ Сансерра, но он был вполне уверен в ее смерти.
— Поверьте мне, государь, она жива, — возразил Кретьен.
И он поспешно рассказал все подробности истории Эклермонды, уже известные нашим читателям, прибавив, что принцесса до последнего времени была в совершенном неведении относительно своего знатного происхождения, так как знавшие эту тайну опасались, что принцесса по своей молодости и неопытности выдаст себя подозрительной Екатерине Медичи.
Проповедник сказал также, что рано утром он был в Лувре по просьбе Эклермонды и что та передавала ему без утайки события последней ночи и молила избавить ее от преследований короля, который дал ей знать запиской, что если она не ответит на его любовь, то он донесет на нее инквизиции как на еретичку.
— Она была вся в слезах, когда я вошел к ней, — сказал Кретьен, — и сначала ничто не могло ее утешить. Тогда я решился открыть ей ее происхождение и заклинал вести себя так, как прилично особе королевской крови.
— А! Как же приняла она эту весть?
— Как истинная дочь бурбонского рода, — отвечал Кретьен. — Ее горе мгновенно улетучилось, и она тотчас стала спокойно рассуждать о возможностях бегства. Только одно обстоятельство приводит ее в смущение, и я не знаю, позволено ли мне будет сообщить его вашему величеству.
— Я не хочу знать о нем ничего, друг мой, если оно таково, что принцесса не захотела бы сообщить мне его сама.
— Однако, я думаю, что было бы желательно, если ваше величество узнало бы о привязанностях сердца вашей кузины и могло судить о…
— О возможности брака? Кто же сей счастливец, покоривший сердце пленной принцессы?
— Один шотландский дворянин, государь, шевалье Кричтон.
— Как! — вскричал раздраженным тоном Генрих. — Неужели он рассчитывает получить ее руку?
— Ваше величество забывает, что он знал ее только как фрейлину королевы Екатерины.
— Да, это правда, — отвечал король. — Но теперь она наша кузина и не может выйти замуж за авантюриста, подобного Кричтону.
— Это и печалит сегодня принцессу. Она поняла, что между ней и шевалье теперь лежит бездна. К тому же она узнала из записки, полученной ею сегодня от Кричтона, что тот случайно открыл ее знатное происхождение и даже, рискуя жизнью, вырвал у королевы Екатерины доказательства, но что во время попытки передать эти бумаги принцессе пакет, заключавший их, был, к несчастью, потерян.
—Ventre-saint-gris! — вскричал король. — Так существуют и доказательства?
— Да, государь. Шевалье Кричтон утверждает, что в пакете были письма королевы-матери, маршала Таванна и кардинала Лотарингского.
— Черт возьми! — вскричал с живостью король. — Эти письма стоят того, чтобы он рисковал за них жизнью. Он избавил бы нас от необходимости выдвигать сомнительную историю вашей новообращенной. Дай Бог, чтобы они не попали снова в когти Екатерины. Однако это был смелый поступок — вырвать добычу у львицы. Этот Кричтон, должно быть, не совсем обычный человек. Еще один вопрос, Кретьен. Не обещал ли этот шотландский дворянин освободить нашу пленную кузину?
— Сказать правду, ваше величество, он это обещал, — отвечал с некоторыми колебаниями проповедник.
— Я был в этом уверен, — сказал, улыбаясь, Генрих. — Эклермонда теперь в Лувре?
— В свите королевы Луизы, которую она сопровождает в полдень на турнир. Король назначил ее царицей турнира. Сегодня вечером будет снова праздник и маскарад в Лувре. До этого времени она должна быть освобождена, или все погибло.
— Она будет освобождена! — отвечал король. — Или я сам объявлю о ее происхождении Генриху перед всем двором. Но время идет, Кретьен, и я должен спешить на турнир.
— Ваше величество!
— Это мое твердое решение. Не теряйте напрасно слов, стараясь отговорить меня. Оставайтесь здесь до конца турнира, тогда я вернусь к вам.
С этими словами король сделал знак Росни, который тотчас же подошел к нему, бросив презрительный взгляд на студентов. После короткого разговора с проповедником и прощания с Фредегондой (что чрезвычайно смутило старика) король и его спутник вышли из таверны.
Они собирались сесть на лошадей, ожидавших их у дверей, как вдруг на улицу Пеликана под звуки труб и гобоев въехала толпа пажей и оруженосцев, одетых в красный бархат, с криками:
— Дорогу королеве-матери! Назад! Назад! Генрих нахлобучил шляпу на лоб и сделал вид, что поправляет седло своей лошади.
В ту же минуту показалась сама Екатерина Медичи, окруженная своим дамским конвоем. Невозможно было вообразить себе более веселого и привлекательного зрелища, чем эта группа молодых всадниц, за каждой из которых ехали пажи, одетые в цвета своих дам. Все дамы были в полумасках, и зрители могли только догадываться об их красоте. Но изящество и грация красавиц, блеск их глаз, сверкавших в отверстиях масок, оставляли на этот счет мало сомнений.
Несмотря на опасность, которой он подвергался, Генрих не мог противиться искушению бросить украдкой взгляд на прекрасных амазонок в ту минуту, когда они проезжали мимо него.
Одна из красавиц, на которую более других обратил внимание король (это была ла Ребур), заметила, обращаясь к своей спутнице:
— Пресвятая Дева! Смотрите, Форез, как этот солдат похож на короля Наваррского.
— На Генриха? — отвечала та. — Ну, я не нахожу никакого сходства. И если даже оно существует, то солдат имеет положительное преимущество перед монархом, его плечи шире.
— Может быть, — вздохнула ла Ребур, — но сходство очень примечательно.
С этими словами она повернула голову, чтобы хорошенько разглядеть солдата, но он уже исчез.
