— А! Вы здесь! — сказал сорбоннский студент. — Я вас было не заметил. Право, кажется, чтобы увидеть шотландца, стоит только произнести имя их святого патрона Кричтона. Впрочем, я рад, что вас вижу, нам надо свести маленький счет.
— Чем скорее, тем лучше, — вскричал Огильви, хватаясь за кинжал и вскакивая со своего места.
— Не прежде, однако, чем я позавтракаю, — отвечал флегматично студент. — Как только я окончу, я, конечно, окажу вам честь перерезать ваше горло. Мы теперь не на улице Ферр, не на Пре-о-Клерк, но в юрисдикции парижского прево и под носом у стражи. Я не имею ни малейшего желания избегать вашего гнева, но я нисколько не желаю быть из-за вас привязанным к позорному столбу на рынке. Итак, прошу вас, сядьте.
— Трус! — вскричал Огильви. — Неужели и пощечина не расшевелит тебя?
С этими словами он хотел было уже ударить своего собеседника, как вдруг между ними бросилась Фредегонда.
— Святой Элуа! — вскричала она. — Ссора в такое время и в моем доме! Я не верю своим глазам. Разойдитесь сейчас же, или я позову стражу. Вы думаете, что это только одни слова? А! Вы увидите. Мэтр Жак, — сказала она, обращаясь к швейцарцу, —это ваше дело. Восстановите порядок.
Мэтр Жак, польщенный вниманием своей непостоянной красавицы, вытянул руку и, не вставая с места, привлек к себе Огильви и отнял у него кинжал, как палку у ребенка.
Блунт, большой почитатель силы, не мог при этом не высказать своего одобрения.
— Я отдам ваше оружие, когда вы снова станете хладнокровны, — сказал мэтр Жак Огильви. — Клянусь бородой, — прибавил он, бросая презрительный взгляд на студентов, — я разрублю голову первому, кто возьмется за оружие.
Солдат, равнодушно смотревший на эту сцену, обратился к Фредегонде, когда она снова подошла к нему:
— Что за турнир, о котором болтали эти студенты? — спросил он. — Вы знаете, что я только что приехал в Париж с посланником короля Наваррского и не знаю никаких придворных новостей. Кто этот Кричтон? Что делает в Париже принц Мантуйский? И особенно: что послужило причиной их ссоры?
— Вы хотите, чтобы я отвечала сразу на столько вопросов? — отвечала, смеясь, Фредегонда. — Ваш вопрос о Кричтоне доказывает, что вы действительно не знаете Парижа. Кто он? Он мог бы быть принцем. Но, кажется, он просто шотландский дворянин. Во всяком случае, это самый красивый дворянин, какого я только видела. Сеньор Жуаез, д'Эпернон, Сен-Люк и другие любимцы его величества не могут сравниться с ним. Он так же умен, как и красив. Вчера у него был диспут с учеными университета, и он всех их заставил замолчать.
Сегодня он будет драться с Мантуйским принцем, и я уверена, что он и тут будет победителем. Ему стоит только заговорить, и вы немы, стоит взяться за шпагу, и вы побеждены, стоит взглянуть на женщину, и она падает в его объятия.
— А! Да он и в самом деле совершенство, — сказал с улыбкой солдат. — Но вы не сказали мне причины его ссоры с Гонзаго. Что это за причина? Расскажите мне о ней, любовь моя.
— Никто этого достоверно не знает, — отвечала таинственно Фредегонда. — Одни говорят, что это из-за какой-то итальянской любовницы (при этих словах молодой человек, сидевший около Огильви, вздрогнул). Другие говорят, что Кричтон открыл заговор против короля, в котором вместе с принцем замешаны Козьма Руджиери и одна знатная дама, имени которой никто не смеет произнести. Говорят также, что жизнь самого Кричтона два раза подвергалась опасности, во-первых, на банкете, где одна влюбленная в него знатная дама подлила в его вино яд.
— О какой знатной даме говорите вы? Конечно, не о королеве-матери?
— Пресвятая дева! Конечно, не о Екатерине Медичи! — вскричала, покатываясь со смеху, Фредегонда.
— Кто же тогда это?
— Вы очень любопытны. К чему вам знать, как королевы и другие знатные дамы мстят своим неверным любовникам?
— Ventre saint gris! Это интересует меня более, чем вы думаете. Вы знаете, что я служу Генриху Наваррскому. Вы, конечно, говорили не о его жене?
— Я не говорю о королеве Луизе, и вы легко можете угадать, о ком идет речь, — отвечала Фредегонда таинственным тоном. — Вам было бы что рассказать нашему великому Алькандру. И я думаю, он не стал бы бледнее вас, услышав эту новость.
— Черт возьми! — вскричал солдат, кусая губы. — Так из-за этого авантюриста Маргарита отказывается ехать к своему мужу?
— Конечно, Беарнец со своими псалмами кажется ей слишком печальным в сравнении с веселым красавцем Кричтоном. Но какой у вас, однако, серьезный вид!
— Вы способны всякого сделать серьезным, — отвечал солдат с неестественным смехом. — Наш добрый король Генрих огорчится этим не более меня. Но послушайте. Эти студенты все еще требуют себе вина. Позвольте мне сопровождать вас в погреб. Вам понадобится моя помощь, чтобы принести бутылки.
Фредегонда грациозно кивнула головой в знак согласия, и они направились к выходу, как вдруг швейцарец загородил дверь своей гигантской фигурой.
Фредегонда нахмурила брови, но сержант не тронулся с места.
— Товарищ, — сказал он, — если вы идете в погреб, я иду с вами.
— Но разве вы не замечаете, друг мой, — заметил солдат примирительным тоном, — что загородили дорогу.
— Гм! Может быть, — отвечал сержант, — но я не хочу расставаться с моей невестой.
— Мэтр Жак, разве я вам не говорила, что смотрю на послушание как на первую добродетель мужа, — сказала с рассерженным видом Фредегонда.
— Да!
— Так вернитесь на ваше место.
— Но я еще не имею чести быть вашим мужем.
— Если вы хотите когда-нибудь стать им, вы сделаете то, что я вам приказываю.
— У вас есть средство заставить меня повиноваться.
— Какое же?
— Назначьте день нашей свадьбы.
— Хорошо, через год. Согласны?
Метр Жак потряс бородой.
— Ну так через месяц?
И это не удовлетворило сержанта.
— Тогда через неделю?
Сержант, не говоря ни слова, отпер дверь, и пока солдат и Фредегонда, весело смеясь, выходили наружу, вернулся на свое место, насвистывая швейцарский марш.
— Вот благоразумный человек, — заметил солдат, запирая за собой дверь. — Нашему великому Алькандру следовало бы взять с него пример.
Возвратимся теперь к Огильви и его спутнику. Блунт по-прежнему обращал все свое внимание на еду, но аппетит шотландца сошел на нет. Он проглотил стакан вина и начал резать стол концом ножа. На вопросы Блунта он отвечал отрывисто и резко; было очевидно, что он чувствовал себя глубоко оскорбленным. Блунт не заметил или не хотел заметить этого и продолжал свой завтрак, кидая время от времени куски собаке. Джелозо, — а читатели без сомнения уже узнали в молодом соседе Огильви несчастную молодую девушку, — приблизилась в эту минуту к раздраженному шотландцу и тихо положила руку ему на плечо.
