Король пригласил на совет Иштвана Банфи.
— Не хочешь поехать послом в Константинополь? — спросил он его.
— Очень уж опасно там, — отвечал Банфи, — боюсь за свою голову.
— Не бойся, друг, за нее десять тысяч турецких велю отрубить! Даю тебе мое королевское слово.
Банфи улыбнулся.
— Да только из тех десяти тысяч ни одна так хорошо не подойдет к моей шее, как та, что сейчас на ней.
Тем не менее он согласился принять поручение и тотчас же отправился в Буду, чтобы начать сборы в долгий путь.
Король проводил его до двери передней, в которой уже сидели наши селищанки и трактирщик Коряк, тоже ожидавшие аудиенции. Кроме них, разумеется, было много других посетителей — посол от трансильванского воеводы, гонец от братиславского графа.
В первую голову король занялся серьезными делами, но одновременно приказал камергеру послать за придворным священником и, как только тот прибудет, доложить ему. Впрочем, его преподобие отец Винце Макучек сам известил короля о своем прибытии: он был необыкновенно тучен и дышал с таким громким присвистом, словно в его груди кто-то на дуде играл, так что и через две двери мудрено было не расслышать.
— Пусть войдут священник, трактирщик и румынская девушка, — сказал король явившемуся доложить камергеру.
Все трое прошли в кабинет государя. Служитель церкви земно поклонился, двое других встали на колени.
— Не кланяйтесь так, святой отец, человек вы грузный, может удар случиться. Так что оставьте эти придворные церемонии.
— Слушаюсь, ваше величество.
— Обвенчайте вот эту славную чету в вашей часовенке.
— Слушаюсь, ваше величество.
После этого король повернулся к трактирщику, положил ему руку на плечо и сказал:
— Ты превосходный человек, Коряк! Мне полюбилась твоя честность, откровенность. Жалую тебя за это дворянским званием. Не хотел ты принять золотой фляжки, так получай к ней в придачу еще и серебряную саблю.
Коряк не удержался и от избытка чувств расплакался, как дитя.
Вуца же, не понимавшая по-венгерски, испугалась, не в состоянии угадать, что же столь страшное мог сказать этот «коренастый паренек» ее Коряку, так что бедняжка даже разрыдался. И вообще, ее мысли после пережитой комедии были в совершенном беспорядке: теперь она просто и не знала, чему верить, чему — нет, и только так, для утешения, шепнула возлюбленному своему по-румынски:
— Nu pot crede ca e rege! (Не верится мне, что он — король!)
Но тут к Коряку подошел паж и протянул ему золотую фляжку, саблю и грамоту о пожаловании дворянства.
— Коряк де Варпалота, — продолжал король, — отныне ты состоишь в благородном сословии! Служи верно отечеству и твоему королю в случае нужды и этой вот саблей.
— Готов служить моему королю всем сердцем! — пролепетал господин Коряк де Варпалота.
— Ну-ну, ваше благородие, — перевел Матяш разговор в шутливый тон, впервые обращаясь к Коряку как к дворянину, — оставьте частичку сердца и для своей молодой женушки. Королю довольно будет и десятинного сбора. Ты же, — повернулся он к Вуце, — тоже получишь то, чего просила: моего повара — сроком ровно на один год. После свадьбы мой управляющий предоставит в ваше распоряжение экипаж, с вами же отправится и повар. А теперь можете идти, — сделал он знак рукой.
Счастливые и радостные, они не помнили, как и вышли из королевского кабинета. Но как только дверь за ними закрылась, Вуца запрыгала от радости, словно маленький шаловливый ягненок.
Король же окликнул священника:
— Вы, святой отец, после венчания обождите в часовне. Еще кое-какие дела предвидятся. Впрочем, постойте-ка минутку.
Священник остановился на пороге приемной.
— Разрешите задать вам один вопрос, что неожиданно пришел мне в голову. Каково ваше мнение относительно того, что браки заключаются на небесах?
— Большая часть их заключается там, ваше величество, потому что любовь в сердца людей вселяет бог, а его обиталище — небо.
— Значит, в свах вы не верите?
— Свахи тоже устраивают браки, но и им бог намекает о своем желании.
— Ну, а если король приказывает кому-нибудь жениться?
— Король — помазанник божий, стоящий над народом. Если он что-то делает, значит, такова воля господня.
— Хорошо, но возьмем, к примеру, такой случай, когда бог вселил любовь в чьи-то два сердца, но вмешивается король и разделяет их. Как же тут обстоит дело с волей божьей? Ведь в первом-то случае его воля была! А двух воль не может быть по одному и тому же поводу.
Святой отец пришел в сильное замешательство. Тема была действительно трудная.
— Правильно, такой случай возможен, ваше величество, когда король забывает бога…
— Все это верно, но почему же священники-то, слуги господни, и тут слушаются короля?
Винце Макучек засопел, словно хворый медведь, и отвечал так:
— А потому, государь, что бог-то ведь далеко и он не злопамятен, а король — сидит близко, судит быстро и сердит к тому же!
Король одобрительно кивнул головой и похвалил вслух:
— Хорошо ответил, господин каноник.
В кабинет снова, как всегда после ухода очередного посетителя, вошел дежурный камергер.
— Позовите немку-селищанку, — приказал Матяш.
Для Марии Шрамм тяжелой оказалась минувшая ночь. Она, видно, и глаз не сомкнула. Лицо ее было теперь печальным и усталым, и вся она, бедняжка, трепетала, как осиновый листок.
— Подойди поближе, — пригласил ее король ласковым, ему одному свойственным голосом, — не вставай на колени. Я не люблю, когда женщина стоит на коленях. А позвал я тебя потому, что и для тебя хотел бы кое-что сделать. Вчера ты пожелала очень много. А тот, кто хочет слишком многого, мало получает.
— Пощадите, ваше величество, смилуйтесь!
— Память о маленькой шутке, которую я проделал с вами, мне хотелось бы смягчить особенной милостью и добротой. Так что говори, если чего-нибудь хочешь. Только не проси с моей головы того, что я на ней ношу, так как достанется тебе, ей-богу, простая шапка. А вот если мужа желаешь себе выбрать, в этом я могу тебе помочь. Ну, посмотри мне прямо в глаза и говори.
— Не смею, — пролепетала вдовушка.
— Хочешь замуж?
— Как будет угодно вашему величеству.
— За кого хочешь?
— За кого прикажете. Король задумался.
— Гм! А скажи-ка, нравится тебе вчерашний король? Мария промолчала.
— Ну, признайся, что он был куда лучшим королем, чем я? А?
Вдовушка еще ниже опустила свою красивую головку.
— Я так думаю; уж коли его дурацкий колпак с бубенцами будет отныне украшать твою голову, так пусть за это сам он сидит у тебя под башмаком. И назначу я его моим старшим виночерпием. Ну, что скажешь ты на это, Мария Шрамм?
— Коли будет на то ваша воля, — дрожащим голосом отвечала немка.
Тут король подал знак пажам. Один из них преподнес красавице шутовской колпак Муйко на подушечке, а другой — доверху наполнил его золотыми монетами.
— Чтобы еще лучше звенел, — милостиво заметил король. Теперь осталось только поговорить с Муйко: согласен ли он. Ну конечно, королевский шут обеими руками ухватился за такое предложение, а когда король сообщил ему о новом назначении, то он от радости готов был из кожи вылезти и лишь об одном просил короля: поскольку он, Муйко, окончательно хочет порвать со своим прошлым, то пусть его величество переменит ему также и имя, чтобы даже оно не напоминало о его былой дурацкой карьере.
— Что же ты стыдишься своего ремесла? — пожурил его государь. — Ведь это я произвел тебя в дураки, значит, я и совершил глупость. Разве можно кого-то произвести в мудрецы и станет ли он от того мудрецом? Как ты думаешь? Эх, будь моя воля, я бы всю страну объявил мудрецами! А то ведь я даже и в дураки-то могу произвести только таких людей, которые на самом деле — далеко не дураки. Так что запомни: родиться дураком — печально, а служить дураком — весело. Зато вот с именами дело обстоит как раз наоборот. Среди имен наиболее ценным является то, с которым человек на свет родился.
Тем не менее Муйко остался при своем мнении и, поцеловав полу королевского платья, принялся умолять государя дать ему другое имя.
— Не себя ради, ради жены, — добавил он в качестве аргумента.
— Ну, ладно, Муйко, будь по-твоему. А теперь спеши в часовню.
Когда Муйко удалился, у короля заиграла на губах улыбка; он подумал про себя: «Много раз потешал ты меня, пройдоха! но напоследок я подшучу над тобой», — и, тут же вызвав прославившегося своим стилем писца Пала Мадяра, приказал составить жалованную дворянскую грамоту для Муйко, дав ему имя Болондоци[55]. (Пусть и граф Доци позлится, приняв это за намек в свой адрес.)
Пока в маленькой дворцовой часовенке, до отказа заполненной придворной челядью и скучающими молодыми господами, новоиспеченный каноник венчал Коряка с Вуцей, — Муйко и Мария Шрамм стояли, дожидаясь своей очереди.
