земле оседает влажный ил. Он разувается, засучивает штаны до самых колен и, подвесив к шее деревянное лукошко, идет, покачиваясь, мерными шагами. Идет и разбрасывает полными пригоршнями тяжелые семена, сверкающие на солнце, как стая воробышков, и потом быстро падающие на землю.
Вот таким именно сеятелем был Сэт, работник земли. Была у него мать, старенький домик, два тополя, и на верхушке одного из них каждой весною обновлял гнездо знакомый аист, принося с собою для старой Вран весеннюю радость, как приносили радость другие аисты для прочих домов деревни.
Когда аист переставал охотиться на лягушек в илистой земле, это означало, что воды Аракса уже ушли и Сэту пора взять лукошко и начать сеять семена, а его матери — приниматься за копание грядок. Впрочем, половину этих грядок портили соседские куры, а иа грядке с луком отдыхал ее собственный кот.
… Это — самый бесхитростный, простой рассказ, самый понятный. Деревня в тылу у дашнаков, в деревне — тайные приготовления к восстанию в тот момент, когда с юга подойдет красная конница. Жуткие ночи, насилия, ужас, грабежи. Ночи, когда дашнаки гнали к позициям голодную толпу, когда с позиций бежали те, которые хотели трудиться, поливать свои нивы и обрести мир для своих хижин.
Когда в деревне раздались первые пушечные выстрелы с юга и побежденный враг начал отступать, у него в тылу вспыхнуло восстание, как эхо первого грома, возвестивший хижинам освобождение из дашнакского плена.
Стоял солнечный день, как обычно, в небе парили аисты, сверкал на солнце плодородный, жирный ил. Вдруг в сторону камышей посыпался град пуль, туда, где укрепилась группа крестьян, восставших против белых всадников.
Сэт, спрятавшись за чинару, выпалил из ружья. Испуганная лава наступающей конницы рассыпалась, затем соединилась снова и погнала по мокрой земле лошадей к одинокому дереву, которое бросало черную тень в пустынном поле.
Вечером красная конница вступила в деревню.
Только на следующее утро, когда прибыли и тяжелые орудия, товарищи принесли по узкой полевой тропинке на камышовых носилках тело убитого сеятеля. Его колени были обнажены. К одному боку присохла глина, запеклась кровь. Виден был лишь застывший глаз, смотревший неподвижно, как серое облако из бездонной глубины неба.
Истекая кровью, он полз по мокрой земле к камышам, к воде, царапал землю огрубелыми пальцами, в беспамятстве сжимал ими раненное саблей плечо. Зарылся лицом в холодную землю…
Я смотрел на низенькую дверь, за которой было жихо и неподвижно. Два тополя во дворе казались такими высокими при заходе солнца.
Тетка Еран не видела ни трупа, ни похорон сына… Когда ей сообщили, что его несут, она выбежала с криком, но не дошла до двери… Четыре дня она не приходила в сознание. Думали, что она не выживет.
2
Это здание походило на старый саманник горных деревень. Недоставало круглого отверстия на крыше, в которое кидают с высокого гумна плоскими вилами теплые снопы соломы. Затем отверстие закрывают сухим хворостом; на соломе зимует какая-нибудь бесприютная собака; в конце марта она рожает с полдюжины щенят, прижитых холодной осенью под забором.
Так было в горных деревнях.
А на равнине эта постройка служила деревенской церковью. Сняли занавес, изображения святых. Кузнец унес каменную купель и теперь в мутную воду этой купели бросает раскаленные лемехи.
От прежней церкви остались лишь три каменных ступени, по которым спускались в полуподземный клуб, два медных подсвечника, на которые теперь подвешивают керосиновые лампы, да камышовый потолок, с которого, подобно люстрам, свисают метелки камышей, покачивающихся при хлопании дверей. Под камышовой крышей живут голуби, и, когда на дворе метель, они прячутся в почерневших от дыма нишах, где когда-то хранили серебряную утварь.
Стены украшены новыми картинами, и под старыми сводами звучат новые слова. В этом подземном помещении гудит веселый, бодрый говор молодежи.
Над дверью, на камне, тогда же выдолбили серп и молот, снизу незатейливыми буквами написали «Да здравствует». От этой безыскусной резьбы теперь веет священной простотой первых зачинателей, веет тем неповторимым обаянием, которое присуще бесхитростному стилю первых дней, когда новый человек из мглы прошлого стремительно летит к светлой заре и отпечатывает первые следы на камне, на бумаге и в теплой радости открывает первую страницу.
Первые знамена становятся святыней, герои приобретают бессмертие, и приходят новые бояны с песнями, воспевающими их и те героические дни.
И вот в ноябрьские дни[56] в этом клубе с камышовой кровлей произошло обыкновенное событие.
Зажгли все лампы, а под сводами все же было темно. И даже казалось, что этот свет еще больше оттенял густой мрак. Сцена была освещена, но свет едва достигал первых рядов, где на низеньких деревянных скамейках теснились задолго до начала пришедшие сюда зрители.
В поминутно открывавшуюся дверь в помещение проникал ноябрьский ветер, покачивались камыши, и дрожал свет. Люди, входившие сюда, спускались по трем каменным ступенькам и исчезали во мраке, и только огни папирос мелькали, подобно светлячкам. Потом они шли к свету.
Девушки украшали сцену. Что можно найти на полях в ноябрьские дни? Желтоватые остролистые кусты, ветки зеленого еще шиповника да полевые арцангезы[57], расцветающие с наступлением холода и одиноко наслаждающиеся осенним солнцем. Из пожелтевших остролистых кустов, зеленых веток шиповника и осенних полевых цветов девушки сплели гирлянды и венки. Они развешивали на стенах эти венки, в которые вплетали раскрывшиеся коробочки хлопчатника и красные ленты.
Флаги, стоявшие в углу, находились, как бы на страже одного простого и выцветшего знамени с незатейливыми серпом и молотом, такими же, какие были выдолблены над дверью, на камне. Это было первое знамя восстания, которое подняла деревня, когда с юга загремело первое орудие…
Двери раскрывались, врывался, ноябрьский ветер, раскачивались камыши, то тускнел, то вспыхивал свет ламп, и развевались знамена. Поблекшее знамя восстания, точно старый воин, закаленный в грозных битвах, тихим шелестом передавало новым, золоченым флагам суровую простоту тех ярких дней, когда его подняли работники земли как светоч спасения и символ восстания: оно взвилось над хижинами, услышало металлический звук пролетающих пуль, увидело окровавленные тела первых жертв и склонилось над их могилами при: первых похоронных звуках.
Предметом внимания был новый занавес, который двое молодых рабочих привезли из города. Они его прикрепили, и оставалось только дернуть веревку, чтобы он спустился вниз широкими складками. Но этот торжественный миг отложили на самый конец, когда соберутся все и они, приехавшие из города рабочие, выступят с приветствием.
Дверь вновь открылась, кто-то зажег спичку, чтобы осветить каменные ступени; вошла целая
