дым, нивы той стороны в тот год дадут хороший урожай…
И бывало, что дым шел к лугам Цланга, где у ходжи Багира было около двадцати десятин пахотной земли. Старик сердился:
— Я должен своего барана тебе в жертву принести, чтобы ты дал хлеб сыновьям ходжи Багира!
И говорят, что однажды, когда дым от жертвоприношения густыми клубами шел на город и даже стлался над городским рынком, один коренной киоресец, по имени Зидин Абуд, схватив котел с недоваренной дертвой у часовни святого Мартироса, отнес в ущелье святого Езана, говоря:
— Езан святой, если ты так же нагл, как святой Мартирос, то я дертву выброшу собакам.
Иногда «палтонаворы»[63], то есть горожане и горожанки Гориса, — Ефрат Ерем, тетя Аник, госпожа Оленька, Кизиков с семейством, Саак Сергеевич — инспектор городского училища, братья Авагимовы, Ча-гарин Мугров с серебряными медалями, дочери Кар-чик Кевер-бея, керосинщик Георгий, дом Лалазаранц со своими замечательными девицами, из которых одна — Герселья — была самая восхитительная в городе и называлась «Ангел с подбитым крылом», потому что Герселья ходила, немного приподняв левое плечо, — иногда эта огромная масса с полными корзинами ходила на богомолье к святому Мартиросу, нарядно одетая, с разноцветными зонтиками, из которых самый красивый — голубой шелковый — осенял барышню Герселью, и группа молодых чиновников и приказчиков, следившая за девицами Лалазаранц и особенно за Ангелом с подбитым крылом, восторгалась шуршащим платьем, тонкой фигурой Герсельи и ее голубым зонтиком.
Когда палтонаворы шли на богомолье, Шен выражал недовольство, как будто пришедшие были иноверцы. Горисцы тоже совершали жертвоприношения, даже Лалазаранц Герселья, подняв подол платья, входила в Зеленую церковь, и в это время один из молодых чиновников расстилал газету, чтобы песок не поцарапал ее мраморное колено. Они тоже зажигали свечи, но не те желтые свечи, которые лил из сала мыловар Савад, а белые свечи с позолотой.
Случалось, что девица Герселья или же дочь Саака Сергеевича — Сусанна — целовали камень часовни и даже крестились.
— Пропади ты пропадом, — вслед им говорила киоресская старуха, — знать бы скольких на бульваре целовала. На что тебе святой…
И, выходя из церкви, горисцы под ореховыми деревьями закалывали жертвенное животное, а те, что были киоресцами, отходили наверх со своей зурной и барабаном, старыми танцами, а молодицы и девушки, привесив веревки к деревьям, качались над глубокой пропастью, развевая свои платья. Горожане глядели на них. И девица Герселья говорила студенту Рубену по-русски:
— Счастливые они…
Иногда Киорес и Горис сталкивались на месте богомолья. И даже священники не могли помирить их. Со смехом и насмешкой киоресцы гнали едоков булок. В это время пьяный горшечник входил в пещеру Зеленой церкви и так кричал:
— Да ты разве святой… Когда керосинщик прикреплял к твоей стене свечу, почему ты не схватил его за пальцы и не прикрепил к своей стене. Не говорил разве я тебе, что он против двадцати рублей забрал двух моих быков, меня оставил голодным. Что же, это потому, что его свеча с позолотой, да? Э, Зеленая церковь, ты тоже фальшивой стала. — И пьяный горшечник начинал тушить свечи горожан, швырять на землю свечи, продолжая укорять святого: — Вот, говорю, кончай с этим делом, а не то я заделаю твою дверь. Кто ты, святой или собака, лающая у семи ворот?
Так во всем были различны Горис и Киорес, и особенно Шен, цитадель Киореса. Различны были их язык, обычаи, разные нации были, и даже вера у них была разная. Они жили рядом друг с другом, и между ними не прекращался спор, такой же старый, как стары были ущелье и текущая по дну его река…
2
Как ущелье, так и река.
Но даже река в ущелье размывала сторону Киореса, потому что Горис лежал на высоком плато со своими однообразными домами, разделенными на равные квадраты, и весь город был похож на военный лагерь. Там все было так, как в Белой тюрьме города. Улицы как прямые коридоры равной ширины, дома как камеры, большие и малые, с двумя, тремя или четырьмя окнами, заделанными частой решеткой, как окна тюрьмы. На улицах тротуары были одинаковых размеров, мощенные тем же камнем. Перед домами были одинаковые деревья: ива, вишня, орех и иногда желтая акация. Каждый дом занимал площадь в четыреста квадратных саженей, в углу которой стоял дом в один или два одинаковых этажа, а остальная часть была отведена саду с теми же деревьями, что и на улице, — ива, вишня, орех, яблоня и иногда желтая акация.
Горис имел одно казенное училище — русскую школу — и одно армянское училище. Имел одну тюрьму, одну русскую церковь, одну армянскую церковь, одну бильярдную, окна которой были закрыты, потому что бесхозяйные кошки любили ночевать в этом безопасном подвале, одну гостиницу о трех комнатах, одну баню, дверь которой заржавела якобы от пара изнутри, но трава перед дверью показывала, что была другая причина. Может быть, правы были те, кто говорил, что в бассейнах бани будто видели зеленых лягушек. В городе был один часовщик, он же золотарь, который также точил кинжалы таракяминских кочевников. Был один кондитер, который заднюю часть кофейни превратил в кабак, потому что жители Бориса считали кофе напитком госпожи Оленьки, а госпожа Оленька только по воскресным дням пила кофе. Город имел один лимонадный завод, который был построен возле родника Шор. Через три года хозяин продал завод другому и сам поехал в Баку торговать готовым платьем. В городе рассказывали, что он повез с собой кругленькую сумму и будто перед отъездом он поцеловал камень родника Шор и сказал: «Спасибо тебе, родник Шор, ты дал мне мое богатство…» В этом счастливом городе ни одна труба не коптила бирюзовое небо.
Но ни завод, ни гостиница, ни даже типография «Сасун», где печатали свадебные приглашения, бланки уездного правления и разные публикации о налогах, кочевке, призыве на. военную службу, — ничто, даже Союз армянских женщин госпожи Оленьки, не составляло города, не было Борисом, ядро которого, так сказать, содержание, составляли купцы и чиновники, лавочники и знатные люди, как сказал бы Ата-апер. Они были настоящими пришельцами, и против них воевал подлинный Киорес и его цитадель — старый Шен.
Сколько бы раз река в ущелье ни размывала подлинного Киореса, а Горис, расположенный высоко, оставался нетронутым, все же не река разоряла киоресцев, а палтонаворы-пришельцы, которые постепенно вытесняли Шен со старых земель и орошаемых покосных лугов, закрывали дороги, и уже не было ни Катрини Агало, ни Паран-Паран Аванеса, чтобы
