чайка”, затем хищный налландец с обглоданными мачтами. Имперская трирема — до сих пор сохранившая светлый цвет досок и блеск медных заклепок, корабль паломников, обвешанный тусклыми славящими богов стягами, встал рядом. За ним из воздуха соткалось “Холодное сердце”, мигнуло и опять исчезло, появилось вновь, и у Дороти закололо под ребром.
Рядом с кораблем Дорана встал еще один галеон — даже не разберешь чей, не корабль — остов. За ним редкий зверь — торговый коф Республики, опознать который можно было только по пяти огрызкам, оставшимся от мачт, да по приметному льву тальянских князей на носу. Корабли возникали из ниоткуда, мерцающие, жуткие, мертвые. Но почему-то упрямо идущие за обычным пиратским судном.
Морено махнул рукой, и команда растворилась среди мачт и ящиков, прячясь.
Дороти и Морено скользнули ближе к борту, оттуда наблюдать было безопаснее, да и обзор открывался получше.
Дороти спряталась за мачтой, а Морено выбрал укрытием два поставленных друг на друга ящика, на которые были наброшены рваные сети. Позади плеснуло — Саммерс опустил якорь, ни единого раза не звякнув цепью.
Все-таки иногда Дороти жалела, что это не ее команда.
“Каракатица” покачивалась на волнах, повернувшись носом ко всем остальным и прибрав паруса. Выглядела пиратская мечта не ахти. Доски местами вырваны, с мачт сбита латунная оковка, затворы амбразур зачем-то сняты с петель, на носу свалено неопрятной кучей какое-то барахло — обрезки и обломки досок, канаты, бочки, ящики из-под пороха и провианта. Словно на борту побывали воры и сгребли все бесполезное в одну кучу, а где-то рядком сложили ценности. От когда-то сплетенных на бушприте щупальцев деревянной каракатицы оторваны куски. Часть парусов вовсе снята с рей, так что “Каракатица” сейчас при всем желании не смогла бы удрать далеко.
Морено, увидев это из своего укрытия, ругался тихо, но так отчетливо, что Дороти побоялась, что их услышат.
— Морено! Тише…
— Сукины дети… Оторвали заклепки, сняли паруса, ободрали борта! Этот сучий алантийский потрох изуродовал мою бедную девочку… Я его на ремни порежу, а его блядскую команду повешу на рее! Да как он мог!..
— Мог, — прошептала Дороти. — Еще как мог, особенно если искал и не мог найти то, что ты запрятал. Морено…
— Чтоб его демоны драли, твоего Филлипса. Якорь ему в грызло! — тихо отозвался Черный Пес, потом быстро выглянул из-за ящиков, всмотрелся во что-то и с торжествующей улыбкой спрятался обратно. — Два якоря. Не нашел. Говорю ж, куда ему, солдафону!
— Этот солдафон зачем-то стянул на себя всех призраков здешних морей, и нездешних тоже. Что он собирается делать?
— Продавать. Эта гнида привезла украденный товар и позвала покупателей. И теперь он хочет не прогадать с ценой…
Шепот Морено перебил выстрел пушки. Это внезапно ожившая “Каракатица” дала сигнал к началу торгов.
Глава 28. Мертвые не торгуются
Привычного раскатистого эха у выстрела не вышло — звук словно поймал кто-то в мягкие рукавицы.
Призраки на залп не отреагировали — по-прежнему стояли на якорях, как обычные корабли, только “Лилия” рябила и двоилась, а древняя трирема исчезла на несколько мгновений и появилась снова.
Бригантина так и вовсе выглядела как нормальное судно, и если бы Дороти не помнила, как быстро она может превратиться в корабль из преисподней, вполне могла подумать, что она затесалась сюда по ошибке.
— Чего они ждут? Почему не начинают? — еле слышно спросил она у Морено.
Тот пожал плечами и оскалился:
— Трудно поставить на кон то, чего у тебя нет. Будет блефовать. Ну я бы на его месте точно блефовал — отдать всю “Каракатицу” вместе с секретом он не может, ведь по воде ходить алантийцы пока не научились, а на призрачных корытах далеко не угребешь. Будет трепаться и ждать, пока проклятые сами что-то предложат, — и Морено добавил пару ругательств, характеризующих Филлипса настолько всестороннее, что Дороти засмеялась. Что Черный Пес умел — так это добавить красок.
Предсказание сбылось, но отчасти. На носу у “Каракатицы” возникло движение, а потом там появилось трое — Филлипс собственной мерзкой персоной, мисс Сара Бертон — канонирша, которая так легко обменяла жизнь Дороти на выгоду, и один из гарнизонных капитанов — видимо тот, чью пехотную сотню полковник взял в плавание.
Они некоторое время постояли на ободранном носу, посовещались, потом развернулись и ушли. Через некоторое время заскрипели лебедки — “Каракатица” опускала одну из своих шлюпок.
Рассчитывать на то, что Филлипс и Бертон не узнают “Свободу” на таком расстоянии, было по меньшей мере глупо, но Дороти лелеяла надежду, что их, возможно, тоже примут за призраков.
Конечно, они не рябили, как налландец, и не исчезали, как трирема, но вид у корабля был далек от того, который помнила мастер-канонир. Да и почему бы “Свободе” не успеть погибнуть в неравном бою за это время? Море непредсказуемо, как и судьба.
Впрочем, даже если на “Каракатице” не поверят во внезапную гибель фрегата, то дергаться уже поздно — они на месте и окружены точно не друзьями. У Дороти хватало здравого смысла понимать, что с мертвецами им по дороге еще меньше, чем с предателями, угнавшими “Каракатицу”. Что не отменяло решимости свершить задуманное. Дороти дотронулась до Сердца Океана, почувствовала в ответ неприятную вибрацию — камень явно был недоволен тем, что ему отказали в доступе к телу.
— Ничего, скоро напьешся, — еле слышно утешила Дороти и выглянула из-за мачты.
Лебедка крутилась с мерзким скрипом, шлюпка с двумя пассажирами ползла вниз. Бертон осталась на корабле.
Ни солдат, ни команды, ни своих офицеров на борту “Каракатицы” Дороти не рассмотрела, как ни вглядывалась: то ли прятались, то ли эти трое как-то убедили остальных оставаться в трюме и каютах. На душе стало еще тревожней.
— Надо подойти ближе к моей девочке, — Морено поморщился словно уксуса выпил и сделал пару резких жестов в сторону, где прятался Фиши.
Тот вопросительно округлил глаза на Дороти. Пришлось согласно кивнуть — хотя что задумал Черный Пес, было пока не ясно.
— Расскажешь? — спросила Дороти у Морено, но тот только хмыкнул в ответ.
— Погоди, моя кровожадная, еще рыба надвое кусила, куда все повернется.
Шлюпка плюхнулась на воду, лебедка мерзко заскрипела в обратную сторону, сматывая канаты, и под прикрытием этих звуков “Свобода”, повинуясь чутким рукам рулевого, начала смещаться левее. Только на лопасти руля, без парусов — распускать их там, где все работало только на потусторонней тяге, было небезопасно. Фрегат двигался очень плавно, так что со стороны казалось — его просто возит на якоре по течению,
