Эмоция, как правило, оживает в воспоминании, в полном соответствии с фундаментальным афоризмом классика: Прошла любовь – явилась муза… Отсюда сдержанность, немногословие, недосказанность:
Спеша электричкой последнейИ глядя на сумрак лесной,Каких незадачливых бреднейНе вспомнишь с паскудной тоской.
И вот, погружаясь в подземку,Ты скажешь себе самому:Все было, что стенка на стенку,А вот непостижно уму.
Какое ненужное делоДержаться того воровства.Как поздно, как жизнь пролетела,Как скоро настала Москва!
(«Электричка 0.50»)Порою склонность к поздней сдержанности чувств оборачивается своею почти бравадой:
Никому я не пара.Что друзья и семья!Человеком из барая считаю себя.По мостам и по кольцам,по торцам и мостамодинаково скользков этом месте и там.
(«Человек из бара»)Однако исключения только подтверждают правило: стихи позднего Рейна сохраняют преемственность с лирикой прежних лет, но характерны новой геометрией смысла, смещением центра эмоций в область памяти и воскрешения былых эмоций в новом контексте, в отсутствие непосредственной горячности, в присутствии поздней молчаливой решимости соблюсти себя в тишине и максимально точно и полно рассказать о других.
Библиография
голоса // Арион. 2000. № 2.
Римлянин и скиф // Арион. 2001. № 2.
Стихи // Звезда. 2001. № 11.
Избранные стихотворения и поэмы. М.; СПб.: Летний сад, 2001.
голоса // Арион. 2002. № 2.
Трисмегист: Поэма // Вестник Европы. 2002. № 5.
Граненый алмаз // Знамя. 2002. № 5.
Прицел // Новый мир. 2002. № 5.
голоса // Арион. 2003. № 1.
На пути караванном // Новый мир. 2003. № 2.
«Я хозяин своих привидений и призраков» // Знамя. 2003. № 3.
голоса // Арион. 2003. № 4.
Старая Англия, Новая Англия // Знамя. 2003. № 11.
Юго-Запад // Континент. 2003. № 117.
Утешительный приз // Новый мир. 2004. № 4.
После Илиады // Знамя. 2004. № 5.
Набережная // Звезда. 2004. № 6.
Грамотный львенок // Знамя. 2004. № 12.
После нашей эры. М.: Время, 2004.
Вершина света // Новый мир. 2005. № 2.
Из новых стихов // Знамя. 2005. № 12.
Батум // Новый мир. 2006. № 2.
Новогодняя оттепель в Зеленогорске // Дружба народов. 2009. № 2.
Память о путешествии: Избранное нового века. М.: Галарт, 2011.
Вдоль времени // Знамя. 2013. № 1.
Парк мертвых и живых // Новый мир. 2013. № 5.
Соль из солеварен // Знамя. 2013. № 12.
Сталь Авраама // Новый мир. 2014. № 1.
Постой, так не уходят напролом // Знамя. 2014. № 6.
Евгения Риц
или
«Причащаться прочным, простым вещам»
Евгения Риц – поэт «городской» и, что еще важнее, поэт «сдержанный», лишь время от времени готовый уделить читателю, по ее собственному определению, «некоторое количество чувств». Даже о страсти пишет как-то скуповато, отмеряя слова в час по чайной ложке да еще отгораживаясь видимой отстраненностью от непосредственного переживания события:
Слова и жесты – олово и жесть,Консервной банки бабское обличье.Уткнись мне лучше в левую ключицу,Не стоящую круглого гроша.Как хороша была еще вчера,Когда сама себя не узнавала,И бормотала полостью провала,И всей своей поверхностью врала,И надрывалась, и тянулась врозь,И в рот тянула, но не проглотила,А расплескала каплей никотина,Что оживляет нас наоборот,И наобум, и как-нибудь иначеЗа горло безголовое берет…Ты знаешь ведь, что мальчики не плачут,А девочки не знают наперед.
«Прошла любовь, явилась муза» – сия двухсотлетней почти давности классическая декларация верна не потому, что дар одного поэта созвучен другому, великому, но из-за того, что темпоритм жизни горожанина не дает возможности отождествления с собственным переживанием: только ухватишь его за хвост, а в кадре сознания уже нечто совершенно иное. Этот довесок нежданной взрослости и серьезной неироничности сопутствует практически любой ситуации в стихах Риц. Ну, например: попробуем догадаться, «про что» стихотворение, которое начинается так:
Ощущая на ощупь ступени босой ступней,Постепенно отучаешься чувствовать себя собой,Не менее постепенно научаешься шороху и песку,Молчаливому плеску, судорожному глоткуМиндалин, дальним краем царапающим гортань…
Тут никакой отвлеченной метафизики, признание невозможности тождества самому себе не самоценно, оно лишь сопровождает рассказ о событии весьма заурядном и конкретном, случившемся между Ним и Ею и скорее всего достаточно банальном. Вот финал стихотворения:
Разминая гребками размокший вчерашний мох,И грибками проросший порох, и хлебную дребедень,Отчего не спрашивать – Как он мог?И особенно – в этот день…Тень безвольно падает на песок,По себе оставляя тень.
Конкретность события снимается тем, что о нем прямо ничего не рассказано, это же умолчание служит и средством от банальности. Да, вся жизнь «Inthe City» состоит, ежели разобраться, из сущих безделиц и стандартных ситуаций, главное подобрать к ним ключи. Один из подобных ключей – недомолвка, оставление главного за кадром, благодаря применению этих приемов возникает впечатление, что в автоматическое существование человека эпохи урбанизма хотя бы на время возвращается тайна. Важно, что «большой город» (ср. название сборника «Город большой. Голова болит») в стихах Евгении Риц – не Москва. Впрочем, жительница Нижнего и в Москву вглядывается без провинциального восторга либо провинциальной же иронии и ненависти:
Город как город. Большой город.Такой, как Горький, только больше,А так – ну Москва и Москва.И нет никакого там духа у нее, ни праха,Только улиц неглаженая рубаха.
Заметим в скобках, что топография русской литературы слишком уж тесно в последнее столетие связана с путеводителем по Москве; без осведомленности о ее площадях и улицах невозможно в полной мере следить не только за событиями «Мастера и Маргариты» и «Доктора Живаго», но десятков других заметных книг. Если не Москва (на худой конец – не Питер), значит, жди сельской местности и освещения проблемы «город – деревня»… Отрадно, что в стихах Риц зримо присутствует новый мегаполис, альтернатива двум столицам…
Многие название циклов, разделов в сборниках, либо сборников как таковых Евгении Риц настойчиво отсылают к внешней среде обитания современного человека. Скажем, «Возвращение к легкости» (здесь явно не обошлось дело без перифраза заглавия культового романа М. Кундеры!) может произойти только через преодоление «тяжести», которая обусловлена вовсе не конкретными событиями в жизни человека, а его «Образом жизни» (закавычено название раздела сборника «Город большой. Голова болит»).
Положив под голову жесткость,Набив желудок травой,А дыхание – пенопластом,ПонапраснуЧувствуешь себя живой –И уместней оказывается не жест,Но вой,И костьСтановится поперек нутра,И кораНакрывает тебя с головой.
Самое трудное – соблюсти аутентичность, собрать себя по частям, преодолев отчуждение, обусловленное – повторимся – не моими бедами или победами, а геометрией и географией моих ежедневных перемещений и общений. В стихотворении Риц почти всегда (в качестве не то смыслового довеска, не то первоосновы смыслообразования) присутствует энергия преодоления автоматизма жизни, а проследив за сгоранием этого энергетического заряда, читатель может прорваться к конкретике изображаемого события. Опять приведем начало и финал одного и того же стихотворения, чтобы убедиться, насколько опосредовано внеличностное, обобщенное сопряжено в этом тексте со зримым и конкретным.
Мои слова абстрактнее меня.Они не обладают сотой частьюМоей конкретики, ее корректной властьюНад каждым волоском моей руки.Голосовые связки не родят,И не взойдет из впадины пупочной,И звукорядВоды моей проточнойСобою не наполнит позвонки…
Выдержим паузу, чтобы яснее стало резкое приращение смысла в финале. Оказывается, речь вовсе не о проблеме адекватного восприятия самого себя человеком как таковым, но просто зарисовка ситуации, в которой некто желает подлинной, неподдельной нежности:
Обманчивая нежность быстротечна,Но если невод вытащит извне,То это будет тихо и беспечно,И даже так – тепло и бесконечно –Как дышит горло, голое вдвойне.
Есть в этом строении многих вещей Евгении Риц некая обманка, несоответствие посылки и результата. Размах на рубль, удар на копейку: думал, это об овеществлении жизни, а оказалось, про обычное желание ласки и взаимности. Тем ценнее сравнительно немногие стихотворения, где нет описанного смыслового разрыва, где в финале слышится речь не чувствительного, сосредоточенного на себе подростка, но жесткого наблюдателя жизни других:
