чтобы провести с нами часы скорби. Заканчиваю это письмо, потому как, удрученный, удручаю и тебя. Грустные письма тем лучше, чем короче.
116
Родошто, 15 septembris 1735.
В плачевном этом положении как хотелось бы, милая кузиночка, получить от тебя письмецо со словами утешения! Ведь истинное утешение — то, которое исходит от любящего сердца, ибо здесь, ежели и утешает меня кто-то, то все это люди, которые в душе рады моей скорби, а то и хотят ее еще усугубить[419]. Но Господь, на которого мы все уповаем, не исполнит их желаний, но даст силу и смысл для несения того креста, который Он возложил на меня. Хотя нам дали свободу уехать отсюда, куда мы хотим, но до сих пор мало кто захотел воспользоваться этой свободой, все хотят дождаться прибытия молодого князя. Бог знает, когда это случится! Прошел уже месяц, как послали за ним. А пока здесь никому не платят жалованье, но тем, у которых есть кошт, как до сих пор, хватает и десяти талеров, которые дают на день. Большего никто и не ждет. На десять талеров можно содержать тридцать или даже сорок человек, но из них нельзя брать ни на жалованье, ни на одежду. У покойного господина нашего было шестьдесят талеров в день, он мог хорошо платить своим людям. И платил, потому как сейчас у кого было шестьсот, у кого четыреста, и у многих — двести талеров. А теперь из малого не дают и малости, во-первых, потому, что назначенных денег должно хватить на год, чтобы прокормиться, во-вторых, потому, что из них нужно платить еще и слугам, которые работают на кухне, в-третьих же, потому, что если кому-то дать, то остальные тоже будут просить и ворчать. Но так как никому ничего не дают, то для недовольства нет причин. Желаю доброго здоровья, милая кузина.
117
Родошто, 8 oktobris 1735.
Ежели заранее знаешь, что должен будешь нести крест, то кажется, будто нести его становится легче. И бедность терпеть легче, когда впадаешь в нее не сразу, а постепенно: вроде как бы привыкаешь. Милая кузина, Всемилостивый Господь взвалил на меня новый крест, который, как я предвидел заранее, и должен был достаться мне, но от этого я не нахожу, что он стал легче. Надеюсь, что тот, кто его на меня возложил, даст и силы его нести. Посуди сама, кузина, каков он, этот крест: нашего доброго господина Шибрика вчера пришлось похоронить, Господь взял его к себе после тяжелой и долгой болезни. С одной стороны, смерти его не следует печалиться, потому как Господь положил конец его страданиям, но, с другой стороны, мне очень даже есть о чем грустить, потому как все заботы и беды легли на меня, что совсем не безделица в том положении, в каком мы находимся. Беда у меня с двумя нациями, которые друг друга не любят[420]. Есть такие, кто не был мне подчинен, кто не привык от меня зависеть, кто считает, что теперь он свободен от всякой зависимости, кто думает, что новый князь скоро прибудет, а потому пока нет необходимости зависеть от кого-то. Они думают: чего ради они должны от меня зависеть? Да и то, я ведь и сам не знаю нового князя, не знаю и того, в каком положении окажусь, поскольку часто бывает: кого отец любил, того сын не выносит. Добавлю еще, что тому, от кого не ждут ни благодеяния, ни наказания, и подчиняться нет охоты, потому как людьми руководят или корысть, или страх, или — редко — любовь и честь. Тот же, кто стоит выше, не может льстить себе тем, чтобы все его любили просто так, ничего от него не ожидая, — вот как от меня. Конечно, всегда нужно стремиться к тому, чтобы те, кто ниже, скорее любили тебя, чем боялись, но нельзя обольщаться, и стоящий выше должен внушить себе, что каждому воздаст по заслугам и по рангу. И должен выполнять свои обязанности, не на людей глядя, но на Господа, и очень любить справедливость. Но ежели даже все это выполняет он хорошо, оставлять ли это без единого слова? Нет. Тем, кто находится в какой-то должности, всегда выносят пристрастный приговор, но тому, кто идет правильным путем, есть чем себя утешить. Утешай и ты меня, милая кузина, потому как я в этом сильно нуждаюсь; и одно из моих утешений будет, ежели я буду знать, что ты печешься о своем здоровье.
Сейчас только мне пришло в голову, что прощальное письмо, которое господин наш написал великому визирю, давно надо было мне тебе переслать. Никогда Порта с таким доверием не относилась к христианскому князю, как к нашему бедному господину; к его советам каждый прислушивался, каждый им следовал. Поверь, кузина, хорошие советы он умел давать.
Копия прощального предсмертного письма Великому визирю Светлейшей Порты, Али-паше
Сияющий в высшей вельможной должности, украшенный великой мудростью первый визирь славной империи, милый сердечный друг мой, которого Господь одарил всеми благами!
Вне всяких сомнений, ты, визирь, милый друг мой, удивлен будешь, когда, получив это мое письмо, получишь и известие о моей смерти. Но поскольку в бренности человеческой смерть неизбежна, любовь к Господу побудила меня, чтобы я к ней приготовился и выразил великую благодарность непобедимому султану, дабы не покинуть мне этот мир, не попрощавшись. Думая об этом, еще будучи здоровым, распорядился я обо всем и главным людям двора моего приказал, чтобы, когда случится моя смерть, тут же известили они великого визиря, моего милого друга, и доставили ему письмо это. Пускай дойдут до его сердца последние слова его истинного друга, пускай покажет он милостивому государю моему, султану, последнее послание сердца моего, полного истинной благодарности. Всегда считал я проявлением неисповедимой мудрости Божьей прибытие мое в эту светлую империю, а особенно те чувства, ведомый которыми, я прибыл сюда в такое время, когда дела империи, из-за неудачного хода войны, претерпевали большие изменения. Надежда моя на Господа внушила разуму моему, чтобы уповал я на светлую Порту, что она меня не оставит, и вот, в последний час своей жизни, могу сказать, что не обманулся я в этом, потому как светлая Порта относилась ко мне с почетом, кормила немногочисленных моих приверженцев и защищала от вражеских посягательств. Держа все это перед очами своими при жизни, не упрекая себя ни в чем, ухожу
