я из этого бренного мира, ибо совесть не гнетет меня, что я кого-нибудь обидел в империи и что не способствовал бы процветанию светлой Порты всеми возможными для меня способами. В жизни часто было мне утешением, что министры Порты видели это мое искреннее намерение и относились ко мне с добрым сердцем, а потому жил я в тишине и спокойствии, готовясь к последнему часу, от которого мог ждать избавления от всех своих несчастий. Поскольку же закон мой приказывает любить прежде всего Бога, а также ближних своих, как самого себя, могу сказать: всех, кого Господь в этом мире доверил моему попечению, хотя они и служили мне, я любил, как детей своих, и, ведомый этим чувством, оставляю письменное распоряжение: все, что у меня было, я велю разделить между ними. Но не стыжусь, в стесненном своем положении, признаться: для достойного вознаграждения слуг моих, которых султан допустил служить мне и которые честно и прилежно мне служили, не смог я оставить ничего. Имея это в виду, ежели бы перед непобедимым султаном я мог числить за собой какие-то заслуги, то попросил бы его, чтобы ко всем, кто сопровождал меня и служил мне, выказал он, ради меня, свою милость. А поскольку и сам я на протяжении стольких лет был для Порты скорее бременем, чем полезным помощником, то надеюсь я, что только милость султана поможет им, но прежде всего пускай окажет самые большие благодеяния переводчику моему, Ибрагиму[421]. И еще прошу я, именем Господа, пускай султан позволит, чтобы немногие преданные люди мои, как оставшиеся без пастыря овцы, выполняя письменное мое завещание, упокоили тело мое возле матери моей, без всяких светских церемоний, а также пускай даст им возможность, не препятствуя, перебраться в другие страны, а кто захочет, пускай останется в империи. После всего этого, желая всяких телесных и душевных благословений от Господа великому визирю и всей империи, завершает слова свои верный до смерти друг твой, ставший прахом,
Ф. Р.
118
Родошто, 15 novembris 1735.
Получив, кузина, несколько твоих писем, среди многих утешений радуюсь я больше всего тому, что ты здорова. Получил я утешительное письмо и от молодого князя, который дает мне много советов. Все это хорошо, только бы не вышло дымом. Ежели бы я его знал, то мог бы судить о нем и предполагал бы, чего ждать от него. Но кто знает, каков он по натуре? Отец его, правда, питал в его отношении большие надежды; только бы они оправдались. Я никаких суждений о нем не выскажу; увидим, когда прибудет. С Божьей помощью намерен я передать в руки ему все добро, которое оставил отец, и, как только можно будет, по справедливости отчитаюсь перед ним обо всем. Не для того, чтобы ему угодить, но чтобы было на мне Божье благословение. Ежели те, кто рядом со мной, уже высказали и высказывают обо мне много несправедливых суждений, то что же они будут говорить обо мне позже, самому князю. Но я над этим только смеюсь, потому как скажут они неправду, а Господь помогает тем, кто идет прямым и честным путем, а ежели на них клевещут, так почему же им не помочь. Наверное, ты, кузина, тоже думаешь, что после бедного господина нашего осталось много добра. Многие обманываются, думая так же; самое дорогое из принадлежавшего ему — это столовое серебро, да и того немного, в нынешнем его положении его было достаточно, но где-нибудь в другом месте у какого-нибудь торговца серебра больше. В сундуке его добра очень мало, камней драгоценных у него совсем не было. Было у него два перстня с бриллиантом, но из них один он оставил мне. Упряжи — на двух лошадей, но домашней утвари достаточно, потому как ее он всегда собирал. Дорогую одежду или драгоценности он не покупал никогда, потому как не увлекался ею, а покупал только то, без чего нельзя прожить. Осталось двое карманных часов, одни он оставил бедному Шибрику, вторые мне. Из этого можешь видеть, кузина, что осталось после него дорогих вещей немного, потому как бедняга не мог же продать за драгоценности какой-нибудь стол или стул, который изготовил сам. А такого было много, на такое он денег не жалел, пользы же из того, что он покупал, ни сыну, ни другим не будет, потому как никакой домашней утвари, какая бывает у других, у него не было. То, что было, было другое, стулья, столы так расшатались, что их хоть сразу выкидывай. Можешь сама судить, кузина, что столяр и слесарь заработали на нем больше, чем ювелиры. Одним словом, кузина, к нему не относится французская притча, которая говорит, что счастлив тот сын, чей отец попал в ад, потому как такой отец на неправедные доходы оставляет сыну много богатств, а наш усопший господин праведными доходами скопил очень немного. В его сундуке нашел я шесть или семь золотых, а все богатство, когда он умер, состояло из пятисот талеров. Ты спросишь, куда он тратил свои деньги, поскольку на день ему полагалось то семьдесят, то шестьдесят талеров. Двумя словами отвечу: держал он при себе много людей и платил им большое жалованье и еще столько же тратил на строительство. Третья и самая полезная статья расхода была на богослужение и на церковь, но от этого ему и польза была. Нельзя было бы ему сказать то же самое, что было сказано французскому королю, который, желая одарить испанского посла, когда тот возвращался домой, сказал перед вельможами: посла этого я хотел бы одарить, но хочу дать ему что-то такое, чего у меня много, но пользы от чего мне нет. Один из вельмож, большой шутник, сказал королю: отдай ему свою часовню, на нее ты потратил много, но пользы тебе от нее никакой. Бедный же господин наш, это несомненно, много пользы получал от своей часовни. Но было у него много других расходов, которые были бесполезны. Пожалуй, бесполезно было бы и если бы я еще что-нибудь подобное написал, а потому, заканчивая письмо, остаюсь, милая кузина, твой утопающий в беде и грусти слуга.
119
Родошто, 18 januarii 1736.
Создатель, да будет благословенно святое имя Его, позволил нам дожить до этого года. Я встретил его в беде и печали; но ведь от того, кто взваливает на твои плечи крест, следует ждать и утешения. Получил я письмо от
