я бы сидела там по вечерам и смотрела, как накатывает туман, и укуривалась до чертиков, просто фа-а-антастика!»
Натали снова подкинула мне косяк, я затянулся, два раза, три. В голове плавал сироп.
– Малин обожала это место, – повторила она. – Я съездила туда сегодня, пока ты гулял. У меня сохранился адрес на одном из ее старых писем, в те времена мы, знаешь ли, еще письма друг другу слали, она вечно куда-то уезжала со своим гольфом и отовсюду старалась рассылать письма. В общем, у меня сохранился адрес, но того дома больше нет, поля для гольфа тоже, в горах был пожар то ли прошлым летом, то ли позапрошлым, все перегорожено, стройплощадка и вывеска о каком-то девелоперском плане, но там, кажется, никого не было, просто… контейнеры и забор и…
Я наклонился передать ей косяк, но она не среагировала, вроде как вообще перестала меня замечать.
– Тогда я доехала до смотровой площадки, нашла там затененный уголок под деревом и стала осматриваться. Решила, что попробую увидеть то, что видела сестра. Я даже траву купила… и вот я сидела там и ждала тумана. Хотела сделать то, что делала она, ну как бы… приблизиться к ней, что ли. Охренеть как глупо. Но я, в общем, сидела там. Собиралась закурить, как только появится туман, и словить кайф, и тогда сестра, она бы типа как… в тумане она бы…
Она замолчала, только губы продолжали шевелиться. Я не придумал, что сказать, просто затянулся еще раз и постарался как можно дольше задержать дыхание, прежде чем выпустить дым.
– Но он так и не появился, – проговорила она наконец. – Солнце светило до самого вечера, ясное синее небо. Жарища, ни облачка, никакой дымки, ни фига. Появились какие-то люди, расположились на пикник неподалеку от меня, и я у них спросила про туман, когда шла обратно к машине. А они мне: No more fog. There’s no more fog[97].
Голова кружилась, я все не мог придумать, что ей сказать, вместо этого протянул косяк, и на этот раз она взяла его с шумным всхлипыванием.
– Сестренка жутко переживала из-за всего этого, – продолжила Натали. – Она любила бывать на природе, любила гольф, но однажды рассказала мне, что у нее случилась паническая атака после просмотра документального фильма о засухе здесь и о том, что поля для гольфа поглощают больше воды, чем все отели, рестораны и больницы, вместе взятые, что на одном поле в Палм-Спрингс за день используют столько же воды, сколько африканская деревня за десять лет, а в округе больше сотни полей для гольфа, охренеть можно, это на пятидесятиградусной жаре, и она…
В темноте я видел вспыхивающий огонек косяка, когда она затягивалась, он отбрасывал слабый отсвет на ее лицо и поблескивающие слезинки, на какое-то мгновение я впал в оцепенение и расплылся в улыбке, когда понял, что могу регулировать громкость, как если бы в моей голове имелся компьютер и с его помощью можно было уменьшать звук, приглушать свет и погружаться в мягкий пухлый пух. Тетин голос перешел в бормотание автомобильного радио, как в «убере», когда не разобрать ни кто говорит, ни что говорит, не понять даже, реклама это или еще что-то, да и не важно, ведь ты скоро будешь на месте.
– Андре?
Голос прорвался сквозь молочную пенку, и я вздрогнул.
– Андре? Ты меня слушаешь? Когда она заболела, это стало повторяться все чаще.
– Конечно. Гораздо чаще.
– Твоя мама безумно переживала, Андре. Она говорила об этом, обо всем, что с нами сейчас происходит. О том, как ты будешь справляться. Часто повторяла одну старинную индейскую пословицу: «Мы не наследуем землю у наших предков, мы одалживаем ее у наших детей». Я о том, что в Амазонии дождевые леса превращаются в долбаную саванну, и этого не надо ждать сто лет, это происходит прямо сейчас, это прямо сейчас происходит, Андре, и…
– Это все миф, – ответил я.
Голос был словно не мой, будто какой-то притомившийся мужик в подвале бормочет в полудреме.
– Что?
– Пословица, или как там это называется. Ее придумал один американский экоактивист в семидесятые. А потом стали говорить, что это якобы индейцы, поскольку так красивее.
Натали посмотрела на меня из-под полуопущенных век.
– Правда?
Я осторожно поднялся с шезлонга. Ощущение, словно я призрак из фильма, как в сценах, где тело остается на месте, развалившись на стуле, а размытый силуэт души воспаряет вверх, или словно я зомби, только что пробудившийся к жизни из мертвых, в фильме-катастрофе, и дергаными движениями начинаю свой путь по миру. Перед глазами опять завертелось, и мне пришлось опереться о стену.
– Все думают, что индейцы были такие милашки, а они истребили массу млекопитающих, когда пришли сюда. Гигантских черепах, мамонтов, хищных птиц. Медведей, которые весили с тонну. Все исчезло. Типа, спасибо, что приютили.
Я собирался сказать еще что-то, но мне захотелось отлить, так что я ушел, а когда вернулся, Натали уже легла спать.
* * *
На скале так жестко и холодно, что я уже не чувствую собственной задницы. Тишина в темноте просто гробовая, слышу биение собственного сердца, быстрое, как стук швейной машинки.
Мне все еще не верится, что я жив. Всюду, где я ощупывал рукой каменную поверхность, она была гладкой, покатой и склизкой от водорослей. Тузик отчалил в темноту. Телефон, понятное дело, пропал. Я подтягивался вверх, соскальзывал, уходил под воду. Снова. Снова. И снова. Я кричал. Я вопил. Снова. Снова. И снова. Это продолжалось целую вечность, несколько минут уж точно, я думал, что умру, и смирился с этим. В последней слабой попытке я протянул к камням негнущиеся от холода пальцы и, дергая в воде ногами, как макаронинами, попробовал выбраться на скалу, на долю секунды ощутил обнаженной грудью шершавую поверхность, а потом соскользнул вниз, и меня вновь поглотила тьма.
И вот теперь я сижу здесь, на вершине скалы, где она выравнивается, примерно в метре над уровнем воды. Открываю глаза, подношу к лицу дрожащую руку, на фоне темного неба она кажется тенью. Взмахиваю ею, представляя движение суставов. Это происходит наяву. Я существую.
Пытаюсь открыть рот, пошевелить губами.
– Чтоб тебя.
Горло саднит от морской воды и криков, голос осип. Но это точно мой голос.
– Чтоб тебя, хрен долбучий.
Я голый, мне холодно, несмотря на тепло ночи. Волосы прилипли ко лбу, я смахиваю их с глаз, чувствую прикосновение кончиков ледяных пальцев к коже лица.
Ничего не понимаю, каким-то образом мне, видимо, удалось сюда вскарабкаться, наверное, я запаниковал, окончательно впал в отчаяние и обнаружил в себе силы,
