помню что именно, что-то острое, я крепко сжал эту штуку в руке. Ко мне никто не подойдет незамеченным.
Я почувствовал, как ком в животе потихоньку тает, а мышцы расслабляются. Это меня кому-то нужно опасаться. Это я затаился во тьме.
Маленькая царапина на кокпите. Крохотная засечка в деревянной панели. Ради забавы, просто чтобы опробовать, что нож – или отвертка, или что там у меня было – в рабочем состоянии, что он жалит.
Еще несколько засечек. Зарубок. Я вытащил наполнитель, порезал его. Другие инструменты, пилу, топор. Приборную панель. Дверцы шкафов. Кухонную утварь и старые коробки с рисом, макаронами и мюсли.
В ушах ухала мамина жесткая громкая музыка.
Я хочу писать. Какать. Да и плевать. Меня никто не видит. Никто не знает.
Так вам и надо, сволочи.
Я набираю побольше свежего чистого морского воздуха и кричу прямо в темноту.
Кричу.
Кричу.
Разворачиваюсь и смотрю на «Мартину». Сколько до нее, двести метров, четыреста? Я вдруг перестаю ощущать холод и усталость.
Пора перестать бояться, пора перестать себя жалеть. Я поплыву обратно, вскарабкаюсь на лодку, заберусь в мой уютный теплый спальник.
В темноте никто меня не видит. В темноте им до меня не добраться. Я отыщу свой закуток в темноте.
И сидя в нем, разработаю план, как его убить.
«Только сначала подрочу немного», – думаю я, и рука ползет вниз раньше, чем я успеваю вспомнить, что телефон пропал, а без него в такую холодрыгу у меня на это уйдет целая вечность и я попусту потрачу время, а на востоке небо уже разгорается слабым розовым светом.
* * *
Моего папу избрали королем, и он жил в королевстве на берегу Средиземного моря, где все улицы названы в честь принцев и принцесс: рю Принцессы Каролин, рю Принцессы Флорестин, рю Принцессы Антуанетт или же просто рю Принцев – я вычитывал названия на вывесках, пока мы скользили все дальше на красном «БМВ». Высоко над нами, склонившись в сторону пляжа, нависла гора, а дома, словно детальки лего, были разбросаны на сверкающих белых лестницах, таких крутых, что казалось, все это вот-вот свалится прямо на нас. Папа припарковал машину в гараже, чистом и стерильном, как больница, а когда мы вошли в лифт и стали подниматься в его квартиру, улыбнулся и сказал: «Сто квадратных метров, дружок! – В квартире стоял недомашний запах чистящих средств и все сияло как серебро. – Плюс тридцать квадратов террасы с видом на море!» Я не знал точно, что такое терраса или что это за квадраты, но папа выглядел очень довольным, так что я улыбнулся и ответил «супер-пупер»; на одной стене лифта было размещено огромное зеркало, и в нем я увидел, как отец посмотрел вниз на меня – так смотрят на хорошенькую зверюшку, которая попыталась сделать трюк, но оконфузилась.
В его квартире были две большие темные спальни и огромных размеров открытое пространство, свет в которое проникал сквозь панорамное окно, я тотчас выскочил наружу полюбоваться видом. Было утро, и Монте-Карло купался в белой дымке, небоскребы, скучившиеся домики, а дальше – белое небо над белой водой с белоснежными яхтами, все окрашено в разные оттенки белого и простирается в сторону молочного, едва различимого горизонта.
– Это все искусственно создано, – сказал папа и взъерошил мне волосы. – Видишь, там и сейчас строят?
Он указал на пустое пятно на воде, где стояли подъемные краны, похожие на семейство динозавров, слабый рокот буров пробивался сквозь шум дорожного движения.
– На том месте был отель, в который стала проникать вода, он бы уже разрушился, но теперь там намыли еще земли, чтобы сохранить его. Они собираются настроить искусственных островов, земля кончается, людям мало места, как в Дубае. Бывал там?
Я помотал головой.
– Там новый центр города и пляжи такие классные, а еще склон для катания, прямо в здании, просто наикрутейшее место! Я, когда туда приезжаю, обычно прошусь пожить в берлоге у одного приятеля; придумаем как-нибудь, чтобы ты тоже туда съездил!
Я стоял на цыпочках около перил и смотрел вниз на красивые кораблики в бухте, на палубах сидели молодые парни в джинсах и майках и перекрикивались между собой через пирс.
– Это твои приятели? – поинтересовался я.
Он удивленно помотал головой:
– Ну, в общем… не то чтобы. Они работают на чужих лодках. Все суда зарегистрированы на Каймановых островах.
– Может, одолжим лодку и прокатимся на этот Каймановый остров?
– У меня нет знакомых с лодкой.
– Никого, у кого была бы лодка?
– Нет, Андре, – ответил он и снова потрепал меня по голове, – пожалуй, у меня нет ни одного знакомого с лодкой. Это люди, у которых очень много денег.
Я уставился на него во все глаза:
– А у тебя разве не очень много денег?
Папа рассмеялся:
– Пойдем, дружок, посмотрим, что у нас есть на ланч.
Я пошел вслед за ним на кухню, она была довольно маленькая, почти тесная, и здесь тоже присутствовал этот странный химический запах моющих средств, как будто кто-то совсем недавно проводил уборку. У отца осталось несколько кусков пиццы со вчера – «Ты же любишь пиццу?» – он разогрел ее на тарелке в микроволновке, нашлось молоко и лимонад, но сам он предпочел пиво. Папа сложил все на большой поднос, а я взял две простые белые фарфоровые тарелки – «у меня тут только ИКЕА, это, знаешь ли, дело принципа, я не из тех, кто зазря дорогущий хлам покупает», и мы отправились обратно на террасу, он нацепил на голову кепку от солнца.
– Вот так мы с твоей мамой и начали встречаться, – проговорил он, пока мы ели пиццу, глядя на тусклую пустую морскую гладь. – Она тебе не рассказывала?
Я отрицательно помотал головой.
– Я про остатки. Понимаешь, я до этого был женат на маме Якоба и Каролины, ну ты знаешь, так ведь? Это та, которую зовут Моника… А потом безумно влюбился в Малин; я жил один, и как-то вечером она осталась у меня ночевать, ну знаешь, как это у взрослых бывает, когда они влюблены, а потом утром спросила, нет ли чего поесть, потому что она очень хотела… ну, в общем, поспать у меня еще. Ну, я выскользнул в кухню…
Папа сделал глоток пива и энергично кивнул, словно подбадривая себя продолжать рассказ.
– …да, потому что, знаешь, я же все купил еще накануне – очень вкусный хлеб, и сыр, и колбасу, и все такое прочее, что девушкам нравится, НО. – Тут он выставил указательный палец в предупреждающем жесте: – Но потом занервничал, поскольку это выглядело бы странно, как
