— О чем ты говоришь? — потрясенно спросил Олаф.
— О том, что ты часто убиваешь, — ответила Горлунг.
— Прекрати молоть вздор. Я — воин. Скажи, ты убила Гуннхильд? — Олаф еще сильнее сжал её плечи, показывая свою силу и мощь, пытаясь заставить Горлунг бояться его, заставить сказать правду.
— Ты же всё теперь обо мне знаешь. Ты уже всё решил, так закидай меня камнями, как убийцу, как ведьму, Олаф, закидай, ты же этого хочешь. Этого же хочет и твой отец. Вручи ему мое мертвое тело, как дар, на устрашение всем. Чтобы никто и не помышлял заняться богопротивными делами. Ведь этого желает твой отец? — запальчиво спросила она.
— Я не хочу тебя убивать, не хочу, — испуганный её словами, сказал Олаф, — я хочу, чтобы ты сказала мне, что это не ты, что Гуннхильд приняла смерть не от твоей руки.
— И ты поверишь мне? — спросила Горлунг.
— Да, поверю, поклянись, — склонив голову, сказал Олаф.
— Это не я, клянусь Одином, — тихо сказала она.
— Хвала Одину, — прошептал Олаф, обнимая Горлунг за плечи.
Горлунг стояла, потрясенная его верой, его наивностью и своей ложью. Она клятвопреступница, в один миг Горлунг совершила самое страшное из преступлений в подлунном мире. Всё так и должно быть, они будут вместе, боги так решили. И Гуннхильд будет стоять между ними мертвой, а не живой. Только почему-то Горлунг было проще и легче жить, когда жена Олафа была жива. Но у викинга может быть лишь одна законная жена и это место её, Горлунг. Эта простая истина, порядок вещей, устроенный богами, всё и решил.
От размышлений Горлунг отвлек голос Олафа, в котором сквозило явное облегчение:
— Что ты там говорила о том, что я убиваю в набегах?
— Я говорила, что того, кто часто поднимает над чужими головами меч, должно не так сильно волновать, в крови ли руки его… — Горлунг долго подбирала нужное слово, и наконец, сказала — женщины.
Женщина, она лишь его женщина, наложница. Это грязное слово пятнало её, словно липкая, вязкая дорожная грязь, Горлунг ненавидела его всей своей душой. Но Олаф не обратил внимания на её слова, он вздохнул над её ухом облегченно, словно с его плеч свалилась тяжелая ноша.
* * *
Ночь опустилась на Утгард морозной, ясной пеленой, окутывая всё вокруг. Звезды сияли на темном небе, окружая замысловатыми кругами ночную властительницу небесного свода. Её неверный свет проникал в окно и причудливой дорожкой серебрил тонкую женскую руку, что лежала поперек груди Олафа. Саму Горлунг практически было не видно, она, окруженная разметавшимися черными волосами, почти слилась с ночной темнотой.
Но её хрипловатый голос, словно разрезал покой комнаты, принося с собой беспокойство и тревогу.
— Олаф, — тихо молвила Горлунг.
— Что? — спросил он, поглаживая её худое плечо.
— Я хочу тебя попросить об одной вещи, — ласково сказала Горлунг, поглаживая его руку.
— Укрепить стену возле Утгарда? — спросил он.
— Нет, я не о стене, — улыбнувшись в темноте, сказала Горлунг. Теперь она была уверена, что Олаф укрепит стены Утгарда, ох, и посмеется же она над хирдманнами, что нынче днем посмели ей воспротивиться.
— Проси, — сказал Олаф, в тот момент он готов был бросить к ногам Горлунг все, что имел. Она не убивала Гуннхильд, а даже если и убила, если она соврала ему… Нет, не могла она солгать, Горлунг же поклялась самим Одином!
Олаф задумался, и в тот момент он понял, что все те дни и ночи, полные тоски, когда он не о ком кроме Горлунг и думать не мог, стоили вот такой ночи. И каждая ночь теперь будет для него такой. Горлунг его любит, просто, может, она это не совсем поняла. Любит, а как может быть иначе? В этом своем счастье Олаф понял, что может простить ей все, даже смерть Гуннхильд. Хотя, она её не убивала, он точно знал.
— Найди Прекрасе мужа, — уткнувшись в шею Олафа, попросила Горлунг.
— Что? — переспросил Олаф.
— Найди Прекрасе мужа, — помолчав, Горлунг добавила, — достойного мужа, того, кто был бы ровней ей.
— Но как же Даг? — недоумевающее спросил он, и, не дождавшись ответа Горлунг, добавил — они же вместе.
— Олаф, это позор, — вскинув руки вверх, и садясь на ложе, молвила Горлунг, — она — дочь князя и состоит наложницей у простого хирдманна. Я не знаю, как можно пасть еще ниже.
— Позор? — переспросил Олаф.
— Да, позор. Ты можешь назвать это как-то иначе? — с вызовом спросила она.
— Тогда и я для тебя позор? — гневно спросил он.
— Нет, — отвернувшись, сказала Горлунг — ты всё-таки сын конунга, хоть и не от законной жены. Хотя, жизнь твоей наложницы — не то, о чем я мечтала.
— Ты мечтала о простом воине, что задирал подолы всем девкам во дворе твоего отца, — едко заметил Олаф.
Горлунг вздрогнула, но ничего не сказала. Её полоснуло болью, как бывало каждый раз, стоило ей вспомнить Яромира, его улыбку, тягучий славянский говор, янтарные глаза, которые, казалось, согревали каждого, на кого бы ни обращался взор Яромира. Ей хотелось закричать ему: «Да, я бы хотела, чтобы на твоем месте был Яромир, чтобы его руки обнимали его, чтобы он целовал меня, заставлял забыть всех и вся». Но Яромир мертв, и Даг убил его. Пускай в честном бою, но от руки Дага пал торинградский Любостай и никогда ей того не забыть и не простить.
— Яромир мертв, — тихо сказала Горлунг, голос её холодный и равнодушный, словно повис в воздухе, — мертвые должны обрести покой, Олаф. Негоже их вспоминать.
— Негоже их вспоминать, — передразнил её он, — ты помнится, почти солнцеворот о нем страдала и вспоминала, мои люди считали тебя безумной, и я не могу их в этом винить.
— Да, но он от моих страданий не ожил, — вставая с ложа и натягивая на себя платье, что лежало на полу бесформенной грудой, ответила Горлунг.
— Куда ты собралась? — яростно осведомился Олаф.
— Не знаю, пойду, похожу, — спокойно ответила она.
— Нет, останься. Я запрещаю тебе уходить, — в его голосе звучал приказ.
— Запрещаешь? Я ведь наложница, как же я забыла об этом? — усмехнулась Горлунг, и, помолчав, добавила, — хозяин, — она почтительно склонила голову, — что ты мне прикажешь?
— Прекрати! — закричал Олаф.
— Прекратить? Я была княжной Торинграда, потом его княгиней. Я с самого детства знала, что должна взойти на княжеский престол. Вместо этого я — простая наложница, — Горлунг хмыкнула и продолжила, — иногда я думаю, что лучше мне было остаться в Торинграде и принять свою смерть, чем терпеть постоянные унижения от тебя и твоих воинов. Их постоянные насмешки, недостойные шуточки, эти взгляды…
— Горлунг, разве я тебя хоть словом унизил… — начал было Олаф.
