Спешившись с коня, Олаф отправился на поиски Горлунг, сжимая кулаки в яростной попытке успокоиться. Обнаружил он её в общем зале, где Горлунг восседала во главе стола, на его хозяйском месте, а вокруг неё толпились хирдманны. Олафу стало интересно, что же такого произошло за его отсутствие, что никто не вышел его встречать, поэтому, стараясь быть незамеченным, он прислонился к очагу, так чтобы на него падала тень.
— Но мы не согласны! — громко возразил Свенн.
— Почему? — тихо и хрипло спросила его Горлунг, всем пришлось немного утихнуть, чтобы расслышать её ответ.
— Но мы воины! — словно объясняя малолетнему ребенку прописные истины, медленно и четко ответил хирдманн.
— Я знаю, что вы воины. Доблестные воины, одни из лучших в Норэйг, двор Утгарда и все его жители гордятся вами, — переводя взор с одного хирдманна на другого, сказала Горлунг.
— Но почему ты заставляешь нас это делать? Ежели ты разумеешь все? — спросил Аре, стоящий позади остальных.
— Потому что все мы живет в Утгарде, и ни для кого из вас не тайна, что порядка здесь нет. Пока вы были в набеге, я прикладывала все свои усилия для того, чтобы везде было чисто, чтобы посмотреть по сторонам было не противно, чтобы зимой была еда, чтобы зерно было собрано вовремя. Разве вы не видите перемен?
Раздался гул одобрения, хирдманны качали головой, соглашаясь с Горлунг. Олаф осмотрелся вокруг, и, правда, ведь как чисто везде, и рабыни не бездельничают, и еда стала вкуснее, более не подается на стол ничего подгорелого. Он впервые после возвращения из похода оглядел всё вокруг удивленным взглядом.
— Но вы же всё прекрасно видите, что стены укреплений плохи, — продолжила Горлунг, — кое-где они осыпались, кое-где порушились. Нынче с утра я обошла все укрепления и нашла уйму прорех в них. Не можем же мы допустить, чтобы самым лучшим и доблестным воинам Норэйг перерезали шеи во сне, словно цыплятам слепым. Посему я и прошу вас отстроить их заново, пока не наступила вьюжная зима, пока есть возможность проводить работы. Треплей стало больше, нужно просто заготовить бревна и сложить укрепления.
— Мы хирдманны — воины, а не какие-нибудь… — Свенн замялся, подбирая нужные слова.
— Да, вы — воины. Но крепкие стены никому еще не помешали, они нужны. И дозор будет нести ночами легче. И жить спокойнее…
— Но Олаф нам ничего не говорил, — возразил Бьерн.
— Да, Олаф не говорил, — согласилась Горлунг — но вы же видите, что это необходимо. Я прошу вас о помощи, не одной же мне это нужно. Вы же видите всё это, знаете….
— Ты много на себя берешь, женщина, ты здесь никто, ты даже не жена Олафа, просто девка. Да, ты улучшила жизнь здесь, но это твоя бабья обязанность, не просто же так ты свой хлеб ешь, хотя ты его иным отрабатываешь, — едко сказал Аре.
Хирдманны захохотали и пошли прочь, оставив Горлунг одну в общем зале. Никто из них не заметил притаившегося Олафа, а тот из-за очага наблюдал за Горлунг.
Она сидела прямо, глядя в удаляющиеся спины, и когда все они скрылись, Горлунг ударила кулаком по столу со всей силы, лицо её исказила злость и досада.
— Всё будет по моему, псы шелудивые, по моему, — прошептала она.
В тот же миг лицо Горлунг приняло свое обычное спокойное выражение, но губы всё еще были сжаты в тонкую полоску. Встав с места Олафа, она медленно прошла к окну, постояла около него мгновение, успокаиваясь, а после тихо выскользнула из общего зала.
Олаф, несмотря на всю его злость, не мог не восхититься Горлунг. Он сам никогда не задумывался о надежности его двора, никогда не думал, что на Утгард кто-то может напасть. Но слова Горлунг поселили в нем тревогу, теперь он не мог не признать её правоты. И ему это было не по душе.
Олаф догнал Горлунг у её покоя, и грубо втолкнул в него. Когда Ингельд рассказал Олафу о дурной и черной крови Горлунг, в тот момент ему хотелось убить её, задушить, видеть как по капле из неё уходит жизнь. Но теперь, когда его гнев немного остыл, осталась лишь злость и обида, непонимание и неприятие её поступка и слабый огонек веры, что она всё-таки невиновна.
— Ты уже вернулся? — удивленно спросила Горлунг его.
— Да, — сжимая её локоть, ответил Олаф.
Горлунг смотрела как его сильные, цепкие пальцы стискивают её руку, словно пытаясь её разломить. Ей это не нравилось. Олаф вернулся каким-то странным, видимо, Ингельд постарался, будь он проклят!
— Олаф, я думаю, что укрепления возле Утгарда… — стараясь отвлечь его, проговорила быстро и не очень внятно Горлунг.
Но Олаф не слушал её, он смотрел в черные, сейчас немного испуганные глаза, и думал о том, что верно в этой женщине кроются все его беды. Каким счастливым был он до встречи с ней! У него была жена, что любила его, уважала и почитала, Гуннхильд никогда бы не озаботилась укреплениями Утгарда, не стала бы спорить с хирдманнами. Она принимала его главенство, устроенный богами порядок вещей и никогда ничего не хотела менять, в отличие от Горлунг.
— Мой отец считает, что ты отравила Гуннхильд, — выпалил Олаф. Вот и сказал он всё самое страшное, разом, не давая себе времени всё как следует обдумать.
— Считает, — повторила Горлунг.
— Да, — подтвердил Олаф, — он многое рассказал мне о твоей бабке, жене покойного конунга Ульва Смелого. Она была ведьмой, страшной и жуткой, убийцей. Она изводила воинов доблестных, всех, кто посмел сказать против неё хоть слово.
— Понятно, — протянула Горлунг.
— Что тебе понятно? — взревел Олаф, — скажи мне это правда или нет? Скажи, слышишь меня. Я требую. Я приказываю тебе сказать мне правду, есть ли твоя вина в смерти Гуннхильд?
Олаф схватил её за плечи и начал трясти, словно пытался заставить её сказать то, что он так боялся услышать. Плечи Горлунг болели от этой животной жесткой хватки, голова безвольно тряслась, но испуга больше не было. Она не боялась Олафа, ибо ведала, что он не убьет её, руны пророчили им долгую жизнь вместе.
— А ты, Олаф, как ты сам думаешь? — с вызовом спросила Горлунг.
— Я не знаю, — честно ответил он — я даже думать не хочу о том, что ты могла убить её.
— Олаф, в каждом набеге ты убиваешь людей, чтобы забрать их золото, и я не думаю, засыпая подле тебя, что я могу и не проснуться, — сощурив глаза, быстро шептала Горлунг.
— О чем ты говоришь? — потрясенно спросил Олаф.
— О том, что ты часто убиваешь, — ответила Горлунг.
— Прекрати молоть вздор. Я — воин. Скажи, ты убила Гуннхильд? — Олаф еще сильнее сжал её плечи, показывая свою силу и мощь, пытаясь заставить Горлунг бояться его, заставить сказать правду.
