имеются подозрения... Я, собственно, чреезвычайно обремененный долгом совести человек-с, слово чести. Другое дело, если я буду убежден в отсутсгвии основания к подозрению... Видите ли, в нашем деле, пардон, рука руку моет-с. — И он невольно посмотрел на свои грязные ногти...
В господине императорском лейб-медике закипала сдерживаемая ярость.
— Другими словами: вы хотите чаевых?
— Извиняюсь, целиком полагаюсь на вашу щедрость, экселенц.
— Отлично.
Императорский лейб-медик позвонил. Вошел камердинер.
— Ладислав, возьми этого типа за шиворот и спусти с лестницы!
— Как прикажете.
Чудовищная лапа раскрылась, как пальмовый лист; комната сразу погрузилась в таинственный тропический полумрак, и уже через секунду слуга со шпиком исчезли, подобно изображению на экране синематографа.
Господин императорский лейб-медик ждал... Наконец снизу из прихожей донесся страшный грохот!
Потом тяжелые шаги медленно протопали вниз по лестнице... Вслед за живым снарядом...
— Ну вот, пожалуйста, Ладислав, конечно, собрался его спустить еще и с замковой лестницы. Господи, ну нельзя же все понимать так буквально, — скрестив на груди руки и утомлен но прикрыв глаза, пробормотал императорский лейб-медик, пытаясь восстановить свой нарушенный утренний покой.
Не прошло и четверти часа, как его грезы были прерваны каким-то повизгиваньем.
Дверь осторожно приоткрылась, и барон Эльзенвангер в сопровождении Брока на цыпочках протиснулся в дверную щель, предостерегающе прижимая к губам указательный палец.
— Здравствуй, Константин! Каким ветром тебя занесло в этакую рань? — обрадованно воскликнул императорский лейб-медик, но сейчас же замолк, увидев на лице приятеля пустую бессмысленную улыбку. «Бедняга, — прошептал он, глубоко потрясенный, — кажется, он потерял свой маленький разум».
— Тс, тсс, — таинственно зашипел барон, — тсс, тс. Не надо, только не надо! — Боязливо оглянувшись, он торопливо достал из кармана пожелтевший конверт и бросил его на кровать. — На, возьми, Флугбайль. Только не надо, не надо!
Старый охотничий пес, поджав хвост и не сводя своих полуслепых белесых глаз с сумасшедшего хозяина, раскрыл, словно собираясь завыть, пасть, однако не издал ни звука.
Вся эта сцена производила впечатление весьма тягостное.
— Что мне, по-твоему, не надо? — сочувственно спросил императорский лейб-медик.
Эльзенвангер поднял палец:
— Тадеуш, прошу тебя. Ты знаешь... ты знаешь... ты знаешь... — Каждое бормотком произнесенное слово неудержимо приближало его губы к уху Флугбайля; наконец, почти касаясь ушной раковины, они осторожно доверили ей свое сообщение: — Полиция напала на мой след, Тадеуш. Прислуга уже знает. Тс, тсс! Все разбежались. И Божена тоже.
— Что? Твоя прислуга разбежалась? Но почему? И когда?
— Сегодня утром. Тс, тс! Только не надо!.. Ты знаешь, был у меня вчера один... С черным зубом... И в черной перчатке... И к-косой на оба глаза... Понимаешь, один из... из полицейских...
— Как его имя? — быстро спросил императорский лейб-медик.
— Сказал, Брабец.
— И что же он хотел от тебя?
— Ксенерль сбежала, сказал он. Тс, тс! Я ведь знаю, почему она ушла. Она все узнала! Тс, только не надо. Ты знаешь, он и денег хотел; иначе, мол, все расскажет.
— Надеюсь, ты ему ничего не дал? Барон снова робко оглянулся:
— Я велел Венцелю спустить его с лестницы.
«Удивительно, до чего иногда верно поступают сумасшедшие», — отметил про себя Пингвин.
— Тс, а сейчас вот и Венцель исчез. Брабец ему тогда сразу все выложил как на духу...
— Я прошу тебя, Константин, подумай хорошенько, что он, собственно, мог ему рассказать?!
Эльзенвангер указал на пожелтевший конверт. Императорский лейб-медик выжидательно смотрел на него. Эльзенвангер, с застывшим в глазах ужасом, снова стал приближаться к его уху:
— Богумил — Богумил — Богумил.
Лейб-медик начинал понимать: видимо, совершенно случайно его друг нашел где-то в галерее старый конверт и, приняв эту бумажку за письмо от своего покойного брата Богумила, до тех пор носился с этой бредовой идеей — и уж конечно не обошлось здесь без проклятого Зрцадло! — пока окончательно не свихнулся.
— Ты знаешь, может быть, он лишил меня наследства — ведь я никогда не навещал его там внизу, в Тынском храме. Но, силы небесные, я ведь не могу — не могу спуститься в Прагу! Возьми это, Тадеуш, возьми! Только не надо, только не надо. Я не должен знать его содержания! Иначе не видать мне наследства как своих ушей! Спрячь его, Флугбайль, спрячь хорошенько; но... но... к-но только не надо заглядывать в него! Не заглядывай в него. И подпиши на случай своей смерти, что оно мое. Ты же знаешь: оно принадлежит мне! Но, слышишь, хорошенько спрячь! У меня оно никогда не будет в безопасности: все знают о нем. Потому-то они и исчезли. И Ксенерль тоже...
— Что? Твоя племянница ушла из дому? — вскрикнул лейб-медик. — Куда?
— Тс, тсс. Пропала... Она ведь теперь все знает. — Тут Эльзенвангера как заклинило: он непрерывно твердил, что «она все знает». В течение нескольких минут ничего больше нельзя было от него добиться...
— А вчера, Тадеуш, весь город поднялся. Теперь уже все знают об этом. Вечером они осветили гору Жижки — завещание ищут... И Брок, — он многозначительно подмигнул в сторону собаки, — тоже что-то учуял. Ты только посмотри, как он боится. Ну, а у Заградки разразилась мушиная чума. Кругом сплошные мухи. Полон дворец!
— Константин, ради Бога, ну что ты несешь! — вскричал императорский лейб-медик. — Ты же знаешь, в ее доме никогда не
было мух! Это только ее воображение. Не надо верить слухам!
— Клянусь душой и Богом! — колотил себя в грудь барон. — Я их видел собственными глазами.
— Мух?
— Да. Черным-черно.
— От мух?
— Да, от мух. Однако мне пора. Не дай Бог, полиция пронюхает... И слышишь, хорошенько спрячь! Да не забудь: в случае твоей смерти оно принадлежит мне! Но только ты его не читай, иначе я останусь без наследства. И никому не говори, что я заходил к тебе! Прощай, Флугбайль, прощай!
И так же, как вошел, сумасшедший тихо, на цыпочках выскользнул за дверь.
Вслед за ним с уныло поджатым хвостом плелся старый верный пес...
Тоскливая горечь поднималась в Пингвине.
Он подпер голову рукой.
«Вот еще один ходячий мертвец. Бедняга!»
И он вспомнил Богемскую Лизу с ее тоской по ушедшей юности...
«Что же могло случиться с Поликсеной? И... и с мухами? Странно, всю жизнь Заградка защищалась от воображаемых мух — и вот они действительно явились. Как будто сама же их и накликала».
В нем шевельнулось смутное воспоминание, как этой ночью кто-то голый с митрой на голове рассказывал ему об исполнении бессознательных желаний — как раз то,
