рядом вырастет куст и заслонит ей солнце, и отнимет у нее ветер и росу — она зачахнет. А ведь две жизни еще не прожил никто.
— Красиво ты говоришь, — залилась румянцем Узлипат, — ты, наверное, раньше стихи сочиняла?
— Ты, Узлипат, в кусты не прячься, — неожиданно прямо и грубо сказала Аминат. — Раз охотник вышел с ружьем, он все равно выследит зверька.
— Я вижу, этот охотник с большим запасом пороха, — съязвила и Узлипат, — только знай — ранить зверька ему все равно не удастся.
— Это еще как сказать! Тебе, конечно, хочется, чтобы и отары сыты, и волки целы. Да только так не бывает. — И Аминат направилась к двери.
— Вот что я тебе скажу! — кричала ей вслед Узлипат. — Я никогда не держала в одной руке двух пиал. И среди миллионов звезд я выбрала одну. И, да будет тебе известно, никакой травинки я не держу под кустом. И твой Шапи мне совсем не нужен.
Аминат мчалась по улице как ужаленная. «Гордячка, змея! Ишь ты, я ей слово — она мне десять! Но ты еще не знаешь старой Аминат; я буду не я, если назло тебе не женю своего внука на девушке моложе тебя, красивее тебя и не сделаю ее ученым человеком. Мугминат любит его, а значит, она своего добьется. Пчелка маленькая, но добывает из цветка мед, чего не может сделать даже лев».
С этой спасительной мыслью Аминат вошла в ворота своего дома.
XXII
ЛЕГЕНДА О ВЛЮБЛЕННЫХ
На другой же день Аминат принялась за осуществление своего замысла. А замысел ее был таков: она хотела, придумав какой-нибудь повод, отвести Шапи и Мугминат к тому ущелью, которое, по преданию, связано с именами двух влюбленных, и, рассказав им эту легенду, подействовать на их воображение. Все остальное должна была доделать их молодость, а также соответствующая обстановка: ночь, луна, звезды, шепот деревьев…
Но только какой найти повод? Ведь ни с того ни с сего никто не потащится ночью в горы.
Аминат думала-думала и решила так: скажу-ка я, что у меня ломит ноги и что мне нужно полечиться травой, которая растет только в тех местах, и попрошу Мугминат, чтобы она мне помогла ее набрать, а то, мол, мне трудно нагибаться, а Шапи — чтобы отвез нас туда на машине.
Сказано — сделано. И Аминат пошла по направлению к кладбищу, потому что этой дорогой должна была возвращаться из района Мугминат, куда она отправилась еще с утра, чтобы переснять фотокарточки.
Поджидая девушку, Аминат зашла на кладбище и, остановившись у могил Сурхая и Марии, стала вслух делиться с ними своими переживаниями. «Дети мои, — говорила она, обращаясь к ним, словно они были живыми, — ума не приложу, что делать с этим Шапи, как заставить его жениться. Нет, я на него не жалуюсь, он парень добрый и трудолюбивый. Во всем виновата эта длинношеяя змея, прямо околдовала парня… Есть у меня одна задумка, не знаю, что получится, но хочу попробовать…»
— Аминат-ункачу, — услышала она юный голос, живой, как сама жизнь, — с кем это ты там разговариваешь? — И над кладбищенской оградой появилось свежее лицо Мугминат.
— Вай, мое золотце, заходи сюда, — обрадовалась Аминат. — Ты еще сама заря, — говорила она, невольно любуясь девушкой, — ты не знаешь, что такое вечер. Но как бы человек ни был молод, он должен помнить об умерших. За что я люблю наших аульчан, так это за то, что они не забывают мертвых. Посмотри, как ухожены все могилы, любо-дорого глядеть. Когда я была маленькой, бабушка часто водила меня на кладбище, она учила меня не бояться мертвых. А сколько цветов растет на могилах! Ни на одном лугу они не расцветают так буйно, как здесь. Помню, только нагнулась я над цветком, а бабушка говорит: «Никогда, внученька, не рви на кладбище ни цветов, ни травы. Им, умершим, от этого становится больно, будто у них рвут с головы волосы». На всю жизнь запомнила я эти слова. Теперь, доченька, я уже сама бабушка, как говорится, одна нога в могиле… Не спорь, не перебивай меня, — остановила она Мугминат, уже раскрывшую рот, чтобы возразить, — ты не думай, что я боюсь; старому человеку смерть не страшна. Вот что я хочу тебе сказать: когда я распрощаюсь со всем этим, — и Аминат сделала рукой жест, как бы обнимающий и горы, и небо, и эту пышную зелень кладбища, — когда я уйду в эту землю, пускай с моей могилы рвут цветы. Я перетерплю эту боль, разве мало я терпела при жизни? Лишь бы только с живыми оставалась связь.
— Что ты, тетя Аминат, — возразила ей девушка, — вот бабушке Хамиде сто двадцать лет. Вчера прихожу к ним, а она сидит на крыльце, перебирает рис для плова, и даже без очков. Так что тебе еще жить да жить.
— Спасибо, доченька, — погладила ее по плечу Аминат. — Ты добрая девушка и к старшим уважительная. Только что-то совсем плоха я стала, кости так и ломит, хочу достать немного травки, знаешь, с той скалы. Ты бы помогла мне, а? Я ведь на скалу не полезу.
— У нас эта трава дома есть, я принесу сегодня же.
— Нет, нет, — забеспокоилась Аминат, — мне нужно свежей. И вот в чем штука — рвать ее надо ночью, при полной луне. Иначе не поможет. Я скажу Умужат, она тебя отпустит. Со мной тебя куда угодно пустят. Ты же мне как родная.
— Ну хорошо, — согласилась девушка. — Конечно, я пойду с тобой. Сегодня же поговорю с бабушкой. А пока мне пора! — И Мугминат убежала.
«Считай, полдела сделано», — радовалась Аминат, не спеша возвращаясь в аул и обдумывая, как бы получше осуществить свои планы. Но тут ее внимание привлек грузовик: он остановился у крайнего дома, и шофер стал сбрасывать на землю какие-то железные «гармошки».
— Вай, что это ты привез! — воскликнула она, и глаза ее загорелись любопытством.
— Да это батареи, — беспечно отвечал шофер.
— Какие такие батареи? Что это значит — батареи? Объясни скорее, сынок, — загорелась Аминат.
И пока подоспевший хозяин дома, тужась от напряжения, поднимал тяжелые железяки, так и стояла раскрыв рот. Так стоят сельские дети, увидевшие диковинку.
— Это вместо печки, — объяснил шофер, сбросив наконец последнюю «гармошку» и побив рукой об руку, чтобы стряхнуть пыль ржавчины, — они будут нагреваться и отдавать тепло, как печка.
— Ай-яй-яй, чего только люди не придумают! — зачмокала губами Аминат. — Бедный Асхабали, пусть легче пуха будет ему земля, как бы он огорчился, что его печи больше не нужны. А
