Сейчас!
Олег вернулся к столу, тяжело опёрся на него левой рукой; правой нашарил ногу Призрака, приложил её к туловищу, выжимавшему его силы. Нога, как и голова, встала, словно влитая; наверняка мастер спрятал в животе Кабалета магниты – недаром толстяк был самой увесистой куклой.
Олег приподнял Безымянного, чтобы устроить поудобней для прикрепления второй ноги – и левый глаз выпал.
– Чёрт бы побрал!
Катя подбежала, подала отвалившийся глаз. Олег вновь попробовал вложить его в глазницу – но не случилось никакого магнита, никакого клея.
– Но он же держался!
Ещё одна попытка. Тщетно.
– Держался! Я видел! – выкрикнул он.
Ещё раз. Вложить. Прижать. Заставить приклеиться!
– Олег… Может быть, нитками? Или найти какой-то клей по материалу…
– Он держался! Сам! – яростно выкрикнул Олег, вжимая глаз в глазницу. Голова, словно насаженная на палку, не болталась, крепко сидела на плечах, пялясь в потолок. – Голова же прилепилась! И руки! И правый глаз!
Он выкрикивал бессвязно, грубо, сверкая глазами. Катя пятилась и пятилась, пока не упёрлась в дверь. Её губы шевелились, но Олег не слышал. Ярость требовала выхода; фиаско требовало действия; обман требовал мести!
Он швырнул глаз на стол, но тут же схватил его снова. Зачастил, брызгая на Безымянного слюной:
– Я его присобачу. Я тебя присобачу! Ах ты дрянь…
Глаз выскальзывал из рук. Не клеился, не имел характера, лип к пальцам, как разваренный горох, и в конце концов распался, словно помпон тряпичного Петрушки, набитого мусором лоскутков.
Олег сел. Прижал одноглазого Безымянного к груди, баюкая, как раненую собаку. Поднял взгляд на Катю. Тихо, совершенно спокойно, где-то в стороне испугавшись собственной перемены, произнёс:
– Это подделка. Онджей был подделкой. Поэтому его глаз не подходит. Вот.
И хлопнул, со всей силы, со всей злости хлопнул по столу:
– Так я и знал! Отец говорил, это кукла от деда… Откуда? Откуда?! Не могло у него быть настоящего Онджея! Не могло!
Он заплакал. Слёзы сотрясали тело, кипели в груди, разрывали, жгли глаза и воспалённые щёки, в горле стоял гадкий ком, тугой и противный, и Олег не мог протолкнуть его внутрь точно так же, как не мог прижать, приклеить к голове Безымянного глаз фальшивого Онджея.
Глава 16. Кукловод
Мы уехали тихо. Катя сходила на местный рынок, купила рюкзак побольше. Правда, когда я сложил туда всех кукол – полурастерзанных, полумёртвых, – он разбух до невероятных размеров и больше походил на заплечный мешок, торбу, дохлую корову за спиной, чем на рюкзак. Зато куклам было свободнее. Почему-то мне казалось, что после всех манипуляций по сборке Безымянного они – как после наркоза. Как осенние мухи; погасли даже огоньки в глазах. А ещё казалось, что они стали очень чувствительны – физически; что любое прикосновение к их растревоженной тряпичной коже – болезненно, шершаво.
Я обложил их ватой, старался идти очень плавно – лишь бы не потрясти, не побеспокоить. Конечно, в специальном чемодане им было бы куда удобней. Но громоздкий кукольный чемодан, оправленный из Москвы Аней, лежал под моей кроватью в общаге в Крапивинске…
Так что куклы ехали в рюкзаке. Только Онджей – отверженный, проклятый, разочаровавший меня до глубины души (хотя разве такими словами выразить, что я чувствую!) болтался в пакете в руках у Кати. Я бы вообще хотел сунуть его вниз головой в мусорку, разорвать, растрепать в клочки, развеять по ветру! Но Катя сказала, что не стоит оставлять таких явных следов. Да и сам Онджей, даже с распоротым, опустевшим лбом всё ещё мог стоить довольно дорого. Настолько дорого, что мне не пришлось бы думать о деньгах ближайшие месяцев дцать.
О деньгах. Я с отстранённым удивлением вспомнил о долге отца, о тех головорезах, что уже который месяц тщетно поджидали меня у «Спирали», преследовали и названивали на украденную симку. Что ж… Видимо, с ними расплатиться всё же придётся. Они скоро найдут меня, защита кукол кончилась – я почему-то был в этом уверен. Герои «Мельницы», творения старого мастера, вытянули из меня всё, что могли – потому и потухли. Они поняли, что у меня уже не хватит ни сил, ни куража найти настоящего Онджея. Их власть надо мной ослабла, над миром – окрепла. Но я больше не был им нужен – несмотря на то, что они, они нужны были мне до боли, до зарезу, до смерти.
Если они захотят, они уйдут.
Я поскорее спрятал эту мысль поглубже, чтобы прозорливая Изольда не подхватила её ненароком.
Губы дрогнули. В груди шевельнулось подобие усмешки. После той вспышки, когда я хотел линчевать лже-Онджея, внутри стало пусто, как в русалочьем хвосте. Эмоции схлынули – совсем как из кукол.
Перед отъездом, пока Катя бегала за продуктами и улаживала разные мелочи – мне полагался гонорар за ярмарочное выступление, нужны были какие-то подписи, не знаю, как она убедила их не дёргать меня и умудрилась решить всё сама, – я долго сидел на диване, глядя на Изольду. Я устроил её у себя на коленях, всматривался, ища в глазах холодный изумрудный огонёк, но видел только поволоку, безразличие, сосущий вакуум.
– Олежек?
Я вздрогнул. Оглянулся. Надо же. Мы почти дошли до вокзала.
– Олег.
Катя коснулась моего локтя, заглянула в глаза. С той ночи, когда обнаружилось, что Онджей – подделка, она взяла дурацкую привычку постоянно проверять мой лоб. Боялась, что слягу с лихорадкой? Я сухо усмехнулся.
– Ты чего?
– Это ты чего? Трогаешь меня постоянно.
Я знал, что веду себя грубо. Знал, что должен быть ей признателен, что должен на коленях перед ней ползать за то, что она со мной возится. Если бы не Катя, я бы так и сидел в номере, глядя в стену в ожидании, пока Онджей не станет настоящим, Безымянный не соберётся и не явится, чтобы меня сожрать.
В какой-то момент я подумал, что, может быть, хочу быть поглощённым им. Ведь цель была достигнута – если это можно было так назвать, – и больше не осталось ничего. Катя убеждала, что можно попытаться найти настоящего Онджея, можно поискать легальные аукционы, чтобы продать коллекцию. Можно, по крайней мере, связаться с одним из специализирующихся на куклах музеев, договориться о сотрудничестве. Это снимет проблему хранения и охраны и вместе с тем даст регулярный процент с выставок, с выездных и постоянных экспозиций…
Я был слишком равнодушен, чтобы искать ещё. А мысль о расставании с куклами повергала в такое уныние, что внутри разверзалась ледяная, чёрная пропасть, тело начинало ломить, и страх парализовал всё,
