«С чего это он по-украински заговорил?» — думаю я.
Он уходит, а мы с Иваном Степановичем смотрим в окно.
Чепурной здоровается с незнакомцем, говорит:
— Ну, черт косолапый, знайшов-таки?
— Знайшов, знайшов, Тимофій Захарович! — захлебываясь от восторга, отвечает тот.
— Скільки днів їхалы? — Опять по-украински!
— Да, считай, цілых десять, Тимофій Захарович. Тут погуторим чи де? — осторожно и с почтением спрашивает он.
Но вопрос его остается без ответа. Чепурной подходит к другим всадникам и здоровается со всеми за руку. Один из них подводит к нему оседланного коня, и Чепурной ловко, одним махом взбирается на него и выезжает со двора. Верховые — за ним. Когда они исчезают в темноте, несколько человек гонят табун. Слышен храп десятков лошадей.
Я закрываю окно. Иван Степанович немного успокаивается, вздыхает.
— Чего ты испугался, Иван Степанович? — спрашиваю я, садясь за стол.
— Сам не знаю, сам не знаю, — шепчет он.
Я разглаживаю тетрадку и долго не знаю, с чего начать письмо Калинину. Не найдя лучшего начала, я пишу: «Дорогой Михаил Иванович, пишет Вам бывший боец Красной Армии, садовод-опытник, зачисленный злыми людьми в кулаки…
Глава вторая
Закончив погрузку «Ахундова», наши собираются у пакгауза. До шабаша еще целых полтора часа, уходить домой рано. На новую работу вряд ли сегодня дадут наряд, а на самой пристани как будто бы делать больше нечего. Значит, надо набраться терпения, досидеть положенное время.
Народ сегодня сильно устал. Надо было вовремя погрузить пароход, в последнюю минуту привезли еще много дополнительного груза, и артель без отдыха работала до обеда. А в послеобеденные часы было всего два перекура.
Привалившись к стене, кто курит, кто дремлет. Кто лежит на пристанских досках, широко раскинув руки.
Особенно усталым сегодня выглядит Угрюмый старик — молчаливый Сааков. Он тяжело дышит, весь как-то осунулся, почернел. Наверное, ему нелегко дается работа грузчика. Старику за пятьдесят, а это, должно быть, очень много. Сидит Сааков рядом с Чепурным, понуро опустив голову, думая о чем-то горестном.
А Чепурной — наоборот, сегодня в каком-то приподнятом настроении. И на погрузке он работал хорошо. Он пытается заговорить то с Киселевым, то с Шарковым, но те дремлют и отмахиваются от него, как от назойливой мухи.
Тогда Чепурной пристает к Романтику, трясет его за плечо:
— Расскажи, от кого ты бежал, товарищ Рамантек?
— Не твое собачье дело! — огрызается Романтик и ложится лицом вниз.
— А ведь бежал? — не отстает от него Чепурной.
Романтик не отвечает.
Чепурной хохочет:
— Да, не зря нашу артель называют бродячей. Вторую такую не сыщешь во всем свете. Что ни человек — загадка.
Для меня Романтик тоже загадка. Что его привело в грузчики? Ведь имеет, говорят, хорошую специальность…
Чепурной вдруг обращается к Саакову:
— А ты, отец, видать, до артели был частником?
Глядя на Чепурного, я вспоминаю ночных пришельцев. «Интересно, куда он их повел устраивать?»
Угрюмый старик медленно поднимает голову. Вопрос для него очень уж неожиданный. Смотрит на Чепурного настороженно, ищет подвоха в его вопросе. Но вид у того незлобивый.
— Да, было такое дело, — говорит он, лениво вытягивая из кармана пачку папирос.
— Чем же ты промышлял? — Чепурной стреляет своими цыганскими глазками по сторонам, приглашая всех принять участие в разговоре.
— Чем торговал, спрашиваешь? — Сааков закуривает, сует пачку в карман. — А вином торговал.
— Вином? — Глазки у Чепурного весело поблескивают. Хищно раздуваются ноздри. — Хо-о-о-ро-ше-е дело! Наверное, напивался каждый день, отец?
— Нет, я непьющий, — смиренно отвечает Сааков.
— Вином торговать — и не пить? Заливаешь, отец! — Чепурной смеется.
— Это разные вещи: пить и напиваться, — с достоинством отвечает Сааков, затянувшись папиросой. — Пить и курица пьет. А напиваться, как другие, быть пьяным — этого со мной никогда не бывало.
Привстает Шарков, «Казанская сирота», близоруко щурится на Саакова. Снимает с лица шапку Глухонемой старик, как будто бы и мимо, но смотрит на Саакова, как на диковину какую. Поворачивается на спину Романтик, подложив под голову кулаки.
— Ну и как шло у тебя дело? — продолжает спрашивать Чепурной.
— Как?.. А вот так: убили налогами.
— Но живой! — скалит зубы Чепурной. — Потом чем занимался?
Угрюмый старик изучающе смотрит на Чепурного. Не знает, рассказывать дальше или нет. Рассказывает:
— Сахаром пробовал торговать, но выдали.
— Кто? Кто? Кто? — раздается со всех сторон.
А Чепурной перебивает их:
— Выходит, отец, ты того… классовый враг?
— Какой такой враг? — Лицо у Угрюмого старика еще больше чернеет.
— А такой, что убивает и поджигает!..
— А-а-а-а! — Угрюмый старик через силу улыбается. — Нет, я в жизни и мухи не убил. Где там человека зарезать! И поджигать ничего не поджигал.
Чепурной хохочет, откинувшись назад.
— Да погоди, ребятка, — сердится Шарков. — Кто выдал?
— Родная дочь выдала, не чужая, — говорит Сааков.
Ошеломленные его ответом, все переглядываются.
— Да, да, родная дочь! — придя на какое-то мгновение в ярость, повторяет Сааков.
А потом уж он спокойно продолжает рассказывать, покуривая:
— Когда я остался без дела и без денег, у меня дочь заболела. Доктор говорит: надо на лето уехать из города — в деревню или на курорт… Живет у меня родственник в Пятигорске, написал ему письмо… Тот отвечает: «Приезжай, помогу, только привези два мешка сахару, здесь сахару нет, на нем хорошо заработаешь, оправдаешь поездку…» Ну я, старый дурак, послушался, купил сахару, часть отправил в Пятигорск посылками, остальное сдал в багаж. Все это я делал тайно от дочери. Она у меня идейная, пионерка. Сейчас, говорят, уже в комсомоле, работает где-то.
— Да-а-а, — тяжело вздыхает Чепурной. — Хорошо, что у меня нет детей.
— Но, конечно, вся эта история с сахаром не осталась не замеченной дочерью, — продолжает Сааков. — Она как-то подняла на весь дом тарарам, обругала меня обидными словами. Но я стерпел, я же отец… Потом надо было выручить деньги за сахар… Продавал я его небольшими порциями, по два, по три килограмма… Не везти же было сахар обратно в Баку?.. Ну, тогда она пошла куда следует и…
— Выдала? — Чепурной даже вскакивает на ноги.
— Да, выдала. Сказала: «Отец у меня спекулянт». — Он гасит папиросу каблуком.
