— Но чем ты можешь помочь в этом деле? — с нотками раздражения спросила Марина. — Ехать в такую даль, в Московское княжество, только потому, что туда отправил своего посла хан Шадибек?
— Да, консул опасается переговоров крымского хана с московским князем. Генуэзские владения в Таврике сейчас слишком уязвимы, и нам непременно нужно знать, о чем будут переговоры Шадибека с князем. А кому же, как не мне, ехать в Москву? Ведь я бывал в тех краях, я знаю славянский язык... наконец, я женат на славянке. — В голосе Донато при последних словах почувствовалась улыбка.
Марина несколько секунд молчала, потом со вздохом заметила:
— Но это еще не повод, чтобы посылать тебя на такие опасные переговоры. Там тебя могут посчитать врагом и князь Василий Дмитриевич, и татарский мирза. И пользы от твоего вмешательства никакой не будет, только вред.
— Но я ведь еду туда не в качестве консульского посланника, а просто как купец. Буду ко всему прислушиваться, заводить знакомства с влиятельными людьми.
— Еще лучше! — нервно воскликнула Марина. — Ты едешь не как посланник, защищенный, по крайней мере, охранной грамотой консула, а как лазутчик, шпион, которого в любую минуту могут схватить и бросить в застенки!
— Да успокойся, тут нет никакого риска! Ведь мы с Романом будем заниматься торговыми делами у всех на виду, никто не заподозрит...
— С Романом?.. — у Марины даже голос прервался от волнения. — Ты хочешь и сына взять с собой? Мало тебе Примаверы, так ты и его подвергаешь опасности?
— Не забывай, что Роману почти двадцать лет, он очень деятельный юноша, и ему не хочется сидеть дома, под матушкиной опекой. Он жаждет себя проявить, хотя тебе об этом и не говорит. Знаешь, что он надумал? Плыть к родосским рыцарям, чтобы помогать им защищать Смирну, которую уже двадцать лет осаждают турки. А теперь кто-то из восточных купцов распустил слух, будто Смирну хочет захватить этот железный хромец — Тамерлан. И наш сын тут же загорелся жаждой морского крестового похода. Посуди сама: разве не безопасней будет Роману ехать со своим отцом в Москву, чем с компанией отчаянных юнцов плыть в Смирну?
— О боже... каков отец, таков и сын... И почему вы не созданы для спокойной жизни?.. Уехать сейчас, когда Аврелия вступила в пору юности и так нуждается в защите... А у меня после смерти матери и нашего мудрого Симоне даже хороших советчиков не осталось... Вдруг за время твоего отсутствия опять что-нибудь случится? Ведь я никогда этого не прощу ни себе, ни тебе...
— Клянусь, Марина, мы с Романом возвратимся осенью живые и невредимые. А за Аврелию тебе нечего бояться. Она благоразумная девушка и послушная дочь.
— Но ей только шестнадцать лет, а в этом возрасте девушке способен вскружить голову какой-нибудь красивый или сладкоречивый проходимец. Ведь она может встретить такого в любую минуту! Я даже предстоящего праздника святого Георгия боюсь! Повторяю: предчувствие мне подсказывает, чтобы ты не уезжал!
— Но моя поездка — дело решенное. А что касается Аврелии, то у нее хватит здравого смысла, чтобы самой оценить любого поклонника. Ведь она же отвергла ухаживания этого Бальдасаре Гамацо, который так не понравился тебе, да и у меня не вызвал доверия. Хотя другая девушка, менее рассудительная, могла бы не послушаться родителей и настоять на своем просто из упрямства и сумасбродства. Будь на месте Аврелии Примавера, я бы, может, и волновался. Но за Аврелию можно быть спокойным: она тебя никогда не огорчит.
Однако похвала отца невольно огорчила саму Аврелию. Девушка даже рассыпала часть цветов из своего букета и, не слушая больше разговор родителей, ушла к себе в комнату. Она давно догадывалась, что пропавшая шестнадцать лет назад Примавера была любимицей Донато, и даже своенравность и упрямство старшей дочери ему по-своему нравились. А вот Аврелия была совсем другая — не из-за врожденных свойств натуры, а из-за того воспитания, которое с согласия отца дала ей мать. Марина после исчезновения Примаверы буквально тряслась над детьми, не позволяя им сделать ни одного неосторожного шага. Но если Роман, как мальчик, все же сумел выбиться из-под материнской опеки, то Аврелии это не удалось. Марина заботилась о ее воспитаний, образовании и хозяйственных навыках, но совершенно ограждала девочку от занятий, в которых видела какую-то опасность для нее. Она не разрешала Аврелии ездить верхом, взбираться на горы, плавать по морю даже в тихую погоду, не позволяла одной гулять за пределами поместья Подере ди Романо. А когда семья Латино пребывала, как этой весной, в своем кафинском доме, девушка почти не появлялась на улицах города без сопровождения. Марина стремилась все узнать о подругах дочери и редко отпускала ее к ним в гости.
Самой близкой подругой Аврелии — и единственной, которую по-настоящему одобряла Марина, была Кириена — девушка из греко-готской семьи Триволис, хорошо знакомой с семьей Латино. А когда стало заметно, что Кириена и Роман питают друг к другу симпатию, Марина уже готова была видеть в Кириене будущую невестку, а потому без опасений отпускала с ней Аврелию даже на городские праздники.
Зато другая девушка, упорно набивавшаяся в подруги Аврелии и Кириене, совсем не нравилась синьоре Латино. Это была Раиса, дочь корабельного мастера Ореста и Зои — бывшей злосчастной подруги Марины. Аврелия догадывалась, что мать не приемлет Раису именно из-за Зои: какие-то неприятные и тяжелые воспоминания отвращали синьору Латино от всего, что было связано с ее бывшей подругой. А год назад Зоя умерла от лихорадки, но перед смертью позвала к себе Марину и исповедалась в своем давнем тайном грехе. После этого Марина пришла домой бледная, как стена, долго молчала, а потом разразилась бурной истерикой. Пришлось позвать ее брата Георгия, ставшего священником, и он привел с собой монаха-целителя, который заговором и наложением рук успокоил безутешную женщину. Придя в себя, Марина передала слова Зои, открывшей тайну исчезновения Примаверы. Оказывается, Зоя всю жизнь мучилась угрызениями совести, но боялась признаться подруге, что помогла Нероне выкрасть ее дочь. К тому же Зою не отпускал страх перед новым появлением зловещего генуэзца, с которым она когда-то заключила роковую сделку. Но незадолго до своей смерти Зоя почему-то поняла, что Нероне уже нет в живых, а тайну нельзя уносить с собой в могилу, и во всем покаялась перед бывшей подругой.
«Я чувствовала, что девочка моя жива! — повторяла Марина сквозь слезы. -- Я никогда не могла смириться со смертью Примаверы. Но теперь не знаю, что было бы лучше для нее: утонуть в море или быть проданной в рабство». «Малышку Примаверу невозможно представить рабыней», — сказал тогда Донато, на которого вести из прошлого тоже произвели тяжелое впечатление.
