Во всяком случае, решил юноша, брат был откровенен с ним, а, следовательно, заслуживал ответной откровенности. Во всяком случае — в той мере, в какой Аль, скрытный от природы и, к тому же, не раз ученый жизнью, был на способен.
— Это не можешь быть ты, — пристально глядя на царевича, твердо произнес он, — потому что ты нужен, чтобы продолжать путь.
— Все нужны, — качнул головой Аль-си, не удовлетворенный полученным объяснением и вообще ничуть не успокоенный словами брата.
А тот почему-то ни с того, ни с сего вспыхнул, гневно бросив ему в лицо:
— За исключением Лота, да?
— Твои слова, — отвечая на его выпад со спокойствием, достойным наследника Основателя, начал тот, — лишь подтверждают, что ты думал так же, как и я. Но ты считаешь его своим другом, а друзей не посылают на смерть.
— Никого не посылают, — Аль сник. Это было поразительно. Его настроение менялось так быстро, что он сам не поспевал за своими чувствами, уже не зная, смеяться ему или плакать.
— Это трудно только в первый раз, — прошептал царевич, а затем поднял голову, устремив взгляд в черные, бескрайние просторы небес, полные россыпи звезд. — Но в первый раз… Хочется, чтобы его не было. Словно раз и навсегда теряешь непорочность — не тела, а души.
— Зачем ты все это мне говоришь? Доказываешь, что мне никогда не стать правителем, потому что правитель должен быть таким, а я… Но ведь я и не собираюсь! — Аль говорил совершенно искренне, однако, видно, было в нем нечто такое, что не позволяло собеседнику поверить в то, что это — правда.
— Мне бы очень хотелось, — глядя на него с какой-то отстраненной, далекой грустью, промолвил Аль-си, — чтобы ты всегда оставаться наивным маленьким ребенком, свято верящим в сказку и не мечтающим ни о чем другом, кроме как оказаться в ней, стать ее частью, покидая реальный мир. Мир, в котором все меняется, взрослеет, уходя от детских грез в нечто более… осязаемое, что ли, материальное. Мир, где строят не воздушные замки, а каменные дворцы. Мир, где нельзя в одно и то же мгновение быть и царем, и воином, и проводником, и лекарем, и…
— Но почему?! — перебивая его, воскликнул Аль. — Почему я не могу…
— Быть всем? А зачем тогда другие? Им ведь тоже нужно кем-то быть, чтобы жить.
— Ладно, — вздохнув, юноша качнул головой, — уже поздно. Пойду, попробую все-таки заснуть. Может, горные духи расскажут мне еще что-нибудь о пути, который нам предстоит. То, что поможет обойтись без жертв, — он повернулся, собираясь уходить, но голос брата остановил его:
— Если им нужна жертва, они ее все равно получат, хочешь ты того или нет.
— Я знаю, — кому, как не ему было это знать. И, все же, он на что-то еще надеялся. В отличие от Аль-си, который, как с удивлением открыл для себя Алиор, верил в предопределение даже сильнее, чем в свои силы.
"Странно, — это удивляло. Брат всегда, и особенно — после того, как он узнал о готовившемся заговоре, представлялся ему решительным и властным, стремившимся изменить мир под себя. И вот, оказывается… — Но так ведь нельзя — жить, лелеять какие-то мечты, а потом, услышав от рыночной гадалки, что тебе суждено упасть с дворцовой стены и умереть, по собственной воле лесть на крышу, на которую раньше никогда не ступал ногой!"
— Алиор! — прервал его мысли голос брата, заставив вздрогнуть от неожиданности, услышав свое полное имя, которое, хоть у него и было, но никогда не использовалось, когда в Альмире царя и его наследников всегда, из поколения в поколение звали одинаково: правитель — Аль-ри (хотя, конечно, произнести это имя вслух могли себе позволить только самые близкие ему люди), старший из его сыновей — Аль-си, младший — Аль-ми. Если случалось, что детей было трое, для последнего было особое имя — Аль-до. Этот ребенок считался избранным — ни старшим, ни младшим, а единственным.
Алиор никогда не понимал, зачем все эти сложности с именами, которые, являя собой, как ему казалось, лишь вносили жуткую неразбериху в летописи, когда, если не читать их с начала, было не понятно, о каком правителе идет речь.
Как и обычай в отношении царских женщин — жен и дочерей. Считалось, что у царя девочки просто не рождались. Нет, их не убивали, но оставляли вместе с матерями, которые, сразу после родов, как не исполнившие своего долга — произвести наследника — удаляли из столицы. С глаз долой, из сердца вон. Алиор никогда не интересовался, есть ли у него сестры и что с ними стало. Он не знал даже ничего о своей собственной матери. Была ли это та же женщина, что и родившая его старшего брата? Он совсем ее не помнил: как она выглядела, была ли красивой, доброй? С младенчества он был с отцом, который растил их с братом как единственный родитель. Это была еще одна традиция правящей династии, ведшей свое начало от одного из десяти наследников царя-основателя. Лишь эта кровь имела значение. Лишь мужское, жесткое воспитание могло вырастить наследника.
Так было всегда. Потому что жена первого царя Альмиры умерла родами, подарив царю сына. Потом были еще две женщины, каждая из которых умирала, как и первая. Это стало знаком — значит, и рядом ни с кем из его потомков не может быть постоянной спутницы. И он может брать себе новых жен до тех пор, пока у него родится третий сын. Который, последний, обычно и менял на престоле отца. В Альмире правители обычно жили долго. И к моменту их кончины старшие сыновья успевали обзавестись собственными семьями — обычными, с единственной женой и кучей детишек, домом… В общем, судьбой, которую уже не сменишь. И только избранный еще оставался подле отца.
"Может, вот почему брат торопился прибрать к рукам власть, — мелькнула у него в голове мысль, которая словно забрела к нему в голову из прошлого, когда теперь это не имело уже никакого значения, — он боялся, что отец возьмет третью жену, у него родится избранный сын. Но ведь даже это не лишало старших детей прав на престол! Мало ли было примеров…"
— Аль-ми, — на этот раз брат назвал его привычно, видно, решив, что нежданно-негаданно услышанное имя, означавшее, в сущности, уход из правящей семьи, не просто удивило брата, но и напугало его. Ведь одно дело отказаться от врожденных прав по доброй воле, по судьбе, и совсем другое — по чьей-то чужой прихоти. — Видишь, — кривя в болезненной усмешке рот, продолжал Аль-си, — все не так просто, как кажется. Тот, кто был рожден в царской семье, не может не думать о венце на собственной голове. Даже если его наследство потеряно, даже если он — всего лишь бродяга, лишившийся всего по прихоти богов.
— Но я не…
— И ты. И я. Альмиры больше нет. Или ты так и не понял этого?
— Как ты можешь…! — он побледнел, не то от страха, не то от гнева, был готов воскликнуть: — Зачем же тогда это все, весь этот путь, если…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
