да. Ладно. Это не кокоты. Это битва при Глазго. Узнаёшь? — с надеждой спросил малолетний панк. — Там где Вардонис Ел Бел победил, а потом оженился на побеждённой Евине Гес Тас. Средний на Старшей! Прикинь?!
Егор покачал головой. И добавил:
— Но вот глаза… Можно по контексту догадаться. Глаза. Глазго. Очевидно!
— А я им говорил! — возликовал синеволосый бунтарь и от яркости чувств хлопнул Егора по руке. — Я — твердил! Показывал! Объяснял замысел художника! В глаза тыкал! Ведь глаза же, глаза! Ясно же, что картина про Глазго! Малевич любил такие тонкие намёки, все знают. Вот, даже ты сразу понял, даром что лесной!
— Мне говорили, что городской, — осторожно уточнил Егор. — Обвиняли, можно сказать.
— А! Брешут. Забудь. — отрезал пацан. — Какой же ты городской, если… — и он обвёл Егора движением руки. — Ну, кто в городе так оденется, в это семейское шмотьё.
— И что не так?
— Сразу видно, что всё посконно и домотканно. Дёшево. Из семейника. Привык ты жить вдали от городов, — и он, явно кого-то копируя, произнёс: — Нет в облике благородного куража, тонкой иронии над простецами и дикого аэрического вдохновения.
Егор хмыкнул и покивал, соглашаясь. Да уж, в дороге точно не хватало тонкой иронии и дикого вдохновения. Выжить бы! и то дело.
Хозяин комнаты приволок к письменному столу стулья, достал из холодильника пару банок. И кивнул Егору на стул — садись, мол.
Тот и сел, чего чиниться. Взял банку, вскрыл, отхлебнул. На вкус — кола, только гнали её из свежей ёлки. Да и картинка на алюминиевой банке с деревом: голый высокий ствол и круглая зелёная шапка на вершине. То ли сосна, то ли пальма какая. И надпись наискосок: «Таалвасини — древа силы!».
А Зорко расстарался ради гостя. Нашёл тарелку, насыпал из пакетика жареной лещины. Туда же положил и пару крупных шоколадных конфет с оскаленной мордой медведя на фантике.
Егор ещё хлебнул. Диким хвойным горлодёром пробрало аж до нутра, с первого глотка такого эффекта не было. Пришлось закидываться орешками.
Синеволосый же подтащил стул ближе, присел и наклонился к Егору. Подёргал за рукав и прошептал заговорщицким тоном:
— Слышь! Ты не раскольник, случаем?
— Нет, вроде, — открестился тот. — Я вообще атеист… неважно. Вот те крест!
— А жаль… — вздохнул разочарованно Зорко. — Слышал я, что в ваших краях раскольники живут. И обычаи у них… ну, особенные, раскольничьи. Не как у всех, — и пацан стремительно покраснел. — Девчонки такие. Ну. Сам знаешь.
— Девчонки?
— Ну, без этих, без сложностей. Или врут?
— Ты не мал, случаем, о девчонках без сложностей думать?
— Когда-то ж надо начинать, — пожал плечами синепанк. — Ещё пару лет и начнётся средний курс зелий. А там, сам знаешь, как по мозгам долбает.
Лихо вскрыл банку, надолго присосался, сжал в руке пустую и бросил не глядя в корзину. Покосился на нахмурившегося Егора.
— Погоди. У вас в лесу и с этим не очень?
— Мы предпочитаем естественное развитие. Посконная ирония над простецами и всё такое.
— И как?
— Ну вот, не вымерли ещё, — неловко пошутил Егор и призадумался. К чему бы это отец ему постоянно на девиц намекал? Да и в записке Моржей поминал весьма своеобразно.
— Может и правильно, не знаю. Но мне родичи… прежние родичи… говорили, что без зелий у Моржей никак.
— А Моржи чего говорят?
— Моржи-то? — мелкий нервно хихикнул и оглянулся. — Ты Марковну видел?
— Ага, — Егор непроизвольно дёрнул плечом.
— Ну и вот. Выдаёт раз в месяц сумку с пузырьками и рецепт как их пить.
— И всё? Ты не спрашиваешь — что и зачем?
— Ты Марковну видел? — повторил Зорко и помотал головой. — Я не рискну!
Егор понимающе кивнул. Ну да, такую спросишь. Тридцатидневные курсы повиновения и ежевечерне три удара томиком Гардониуса Эс Эс по хребту, в лучшем случае.
…Ещё с полчаса парни трепались о том и о сём. Егор аккуратно обходил тему раскольников и несложных девиц, не зная, что и сбрехнуть, чтобы не спалиться. А про Моржей старательно умалчивал Зорко; ничего серьезного так и не открыв гостю. Хотя разных мелочей изрядно насыпал, было что Егору позже обдумать.
Распили ещё по банке еловой дряни. Грызли орехи. Заели сосну конфетами.
В общем, кажется, подружились.
Где-то там, снаружи, хлопнула дверь и послышались торопливые шаги. Снова хлопнула дверь, но другая.
— О! Лёха вернулся, — хмыкнул Зорко. — Не в духе.
— Почём знаешь? — уточнил Егор.
— А он вот этак громко к себе уходит только когда злится.
— Чего злится, не в курсе?
Зорко пожал плечами.
— Да вон, Валахыч сказал, что ты близок к главной семье. Нормально, да? А Лёха из боковой. У него на этом бзик, надеется, что его наследником сделают.
— Понятно, — протянул Егор.
— Или, может, из-за сестры. Она плетёт свою штуковину уж половину лета, а примерила только к тебе.
— А чего плетёт?
— Да не знаю я! Сунулся разок посмотреть, она так больно спицами ткнула! До крови!
— Ого! Моя бабушка уж на что не любила показывать недоделанное вязание, но спицами не шпыняла.
— А я о чём?! Нельзя в живого человека железками тыкать! Так ей и сказал!
— А она?
— Улыбнулась. Так выразительно, сразу ясно — в меня тыкать можно! Будто я гуль какой!
— Не, — Егор окинул собеседника внимательным взглядом. Уж что-что, а на зомбей он в фильмах насмотрелся. — Не похож ни капли!
— Вот и я ей сказал!
— А она?
— Спицу показала.
— Суровая.
— Безбашенная! Прямо как Евина Гес Тас! Такая же дура упорная была, — Зорко смял очередную пустую банку и зашвырнул в мусорную корзину.
— Это та, что на картине?
— Ага! К ней местные принцы и таны сватались, а она всем отказывала. Говорит — пробежите вокруг Глазго голышом, я подумаю. Она Старшая, а женихи все из младших родов и на сильный божий дар многим не хватило.
— Понятно, зачем ей слабаки? Или стриптиза хотела на халяву.
Мальчишки захихикали.
— Так чего, пробежался кто-то голышом? — поинтересовался Егор. История чем-то зацепила.
— Не, тогда такое было невместно. Да и сейчас не всяк
