обыскали, разобрали на трофеи упряжь и оружие, и кроме всего обнаружили депешу к некоему «спец. уполномоченному ВЧК товъ Иванову» с указанием «временно решать вопросы вещевого довольствия приданного ему отряда самостоятельно, с военных складов в Солдатской Письмянке». Подписана депеша была начальником тыла Пятой армии. За это дед Силантий удостоился ещё одного, не особо сильного разноса от Туманова: кто таков этот «товъ Иванов», что за отряд в его подчинении и где их искать наверняка знал упокоенный вестовой, поэтому впредь врага следует сначала допрашивать, потом уже действовать по ситуации. Силантий молча выслушал всё с опущенной бородатой головой, кося на обыскиваемого убитого взгляд, в котором легко читалось: «
Знатные сапоги у гада, надо бы снять…».
Заниматься дисциплиной сейчас не было времени, Туманов понимал непродолжительность совместных действий с партизанами и стремился выжать из ситуации максимум пользы, при минимуме вложенных сил и средств. Быстро прикинули с Крапивиным на карте расстояние – обозначенная в депеше Письмянка находилась в дневном конном переходе, плюсом ко всему теперь имелись документы на каждого человека, как бойца ЧОН, и сама депеша. Искать неизвестного «товъ Иванова» Туманов не собирался, а вот наведаться на склады и «решить вопросы вещевого довольствия» партизанского отряда было бы весьма кстати. Решение приняли сразу: привели партизан в более-менее приличествующий бойцам регулярных частей вид, каждому выдали трофейную красноармейскую книжку и уже не скрываясь двинулись в нужную сторону. Отсутствие нагрудных знаков РККА и значков-кокард на головных уборах было решено объяснять специальным заданием бойцов ЧОН – часть особого назначения, поэтому так надо. А форма одежды в нарождающейся красной армии и без того была еще не утвержденной, посему тут довольно было и просто опрятного вида. Во главе отряда ехал сам Туманов, за ним парами восемь бойцов. Дед Силантий нарядился-таки в снятые с убитого сапоги, которые забрал себе «по праву первого выстрела», и повесил себе за спину добытый-же кавалерийский карабин. Двигались споро, по сухому мёрзлому проселку, не вступая в разговоры с редкими местными, когда проезжали через деревни. Лишь в Мартыново немного задержались, решая как двигаться дальше – напрямую к Солдатской Письмянке, через поля, или по дороге через Новую Письмянку. Решили через Новую, хоть не намного, а сократив путь по бездорожью, и к утру были на месте.
Найти в селе военный склад труда не составило, первый же встречный махнул рукой в сторону церкви, там мол всё узнаете. В самом храме обнаружили некое подобие штаба, из трёх жизнерадостных красноармейцев, среди которых оказался и заведующий складом. С ним разговор вышел короткий, Туманов показал депешу, кивнул на партизан, хмуро поглядывающих на это безобразие, и все вместе двинулись на окраину села, к большому углублённому в грунт сараю, в котором и разместился собственно склад. У запертых дверей стоял караульный, в шинели и вооруженный винтовкой с примкнутым штыком. Бдительно окрикнув подходящих, он, узнав завскладом, с облегчением уступил дорогу, взяв винтовку к плечу. В склад все заходить не стали, вслед за заведующим зашли Крапивин и Туманов, и принялись уточнять, что наличествует из необходимого. Склад оказался не великим, максимум батальонного уровня, и кроме обмундирования да небольшого количества продовольствия в нём ничего не было, ни оружия, ни боеприпасов. Отобрали десяток новых шинелей, гимнастерок и галифе, солдатских зимних шапок и рукавиц, Крапивин настоял ещё и на новых сапогах, каждому на размер больше, и теплых портянках. Пока кладовщик собирал всё в кучу и сверялся в своих бумагах, снаружи раздались голоса, быстро перешедшие почти в крик, и без промедления прозвучал выстрел. Заведующий складом застыл над столом с керосиновой лампой, оглядываясь на дверь, а Туманов уже кинулся к выходу, кивнув Крапивину на кладовщика.
Снаружи было шумно и кроваво – партизаны азартно добивали караульного прикладами, а ещё двоих, пришедших следом с церкви, накалывали на штыки. Видя, что ситуация уже перевалила пиковый рубеж, Туманов ухватил машущего прикладом деда Силантия за шиворот и тычком направил за ограду склада, коротко поставив задачу: «В охранение!» – ему, «Живым, хоть одного!» – всем остальным. Дальше мешать не стал, быстро вернувшись на склад. И вовремя – на складе было темно, тлел фитиль у опрокинутой на пол лампы, была слышна возня на полу и хрипение, затем вскрик Крапивина и хлёстко полыхнул выстрел в сторону двери. Туманов качнув маятник, скользнул к двум темнеющим теням у опрокинутого стола. Неожиданно на полу загорелся пролитый керосин, в занявшемся пламени и копоти дыма он различал лишь контуры предметов и фигур. Одна скрючилась в позе эмбриона, а вторая шустро отползала в проход между полок, вытянув руку с наганом. Ещё раз качнув маятник, упредив очередной выстрел на долю мгновения, Туманов не тратя времени открыл беглый огонь со своего нагана, перемещаясь влево и заставляя стрелка вжаться в пол, затем, упав на бок, всадил в лежащую за полками фигуру оставшиеся два заряда. Вскочил, погасил огонь, набросив на него шинель, в темноте нащупал Крапивина и потащил его к выходу.
На улице было уже не так шумно, партизаны притихнув столпились у двери склада, услышав выстрелы внутри, три тела лежали на земле, подплывая кровью. На воздухе Крапивин начал двигаться самостоятельно, сел у двери, откинул окровавленную голову оперевшись на косяк спиной, и держа руки у живота, с шумом дышал сквозь стиснутые зубы. Живым никого из караула взять не получилось. Дело обстояло так: неожиданно к складу из села подтянулись двое караульных, которые остались в церкви. Пришли из любопытства, вспомнив, что несколько дней назад в Новой Елани особый отряд провёл рейд против кулаков и подкулачников, и они рассчитывали узнать новые интересные подробности. Хмурое молчание партизан их не устроило, они всячески высказывая своё одобрение и радость по поводу случившегося, просили рассказать, как там и что. Кто из партизан, у которых погибли в Елани близкие, задал закономерный вопрос: «Чему-ж ты радуешься, вошь краснопузая?» – сейчас было не важно. Красноармейцы ответить, да и оценить изменение ситуации не успели, только караульный передёрнул затвор винтовки, после чего её выбили из рук, и выстрел пришёлся от удара приклада о землю, не задев никого. Дальнейшее было известно: вон они, все трое. Слов Туманова про «хоть одного живым» никто не слышал, или не захотел услышать (теперь уже тоже не важно). Крапивин в схватке с кладовщиком едва не погиб, не просчитав реакцию и сноровку тыловика: едва Туманов двинулся к выходу, тот схватил керосиновую лампу и разбил её о голову Крапивина, переворачивая стол. В темноте Крапивин, обливаясь кровью из рассеченного лба, смог ухватить противника и повалить
