— Климов! Ну-ка, ну-ка! — уцепился за его подбородок физрук. — Где это ты так упал?
Вопрос был изначально издевательский. Он не спросил, кто его так… Он решил вроде как сострить. Ну, уж не ему, Ашотову приползню, тягаться с Ваней в остротах.
— Там где я упал, вас бы в задницу расцеловали.
— Что?!! Что ты сказал, Климов! В подвал захотел? Ты как разговариваешь с взрослыми? Ой, смотри… Не нравится мне твое поведение.
— Да?! А чье, вам поведение нравится? Новеньких с Маяка?
— Если, что есть по существу… Говори. Давай-ка пройдём в мой кабинет.
— Да ничего у меня нету!
Ваня вывернулся из под ненавистной руки, быстро пошел, не оглядываясь и не слушая окрики, несущиеся вслед. Он совсем недавно наблюдал, как из кабинета этого благожелателя выходил сияющий Дрозд. Уж, если кто стучит здесь, то это сами бугры. Только с них не спросишь. Жизнь вывернулась наизнанку. Как было Ване обещано, становилось хуже и хуже. «Маячники» выделяли его среди всех. В коридорах, во дворах, на переменах и так просто, старшегодки не забывали при случае и, между прочим, всучить ему «пендаля», залепить в затылок «пиявку» и бросить чем-то, вроде огрызка или грязной сбитой в узел, тряпки. Всё это делалось на глазах его товарищей, под дебильный смех и улюканье. Ровесники сочувственно отводили глаза и молчали, стараясь не попасть в поле зрение оголтелых парней. Они давно уже не смотрели на Ваню, как раньше. Его слово умерло в коллективе. Климов стал никто. Он пока не «зачмарился» в нуль, как сам считал. Он отказывался от «предложений» носить за кем-то багаж, подбежать — принести — унести, заправить постель. Многие сломались и «шестерили». Их не трогали, а Климова показательно гнобили, наглядно в назидание другим, показывая, что бывает с непокорными. Гнус уже во всю раздухарился. Презираемый когда-то многими, сейчас он легко раздавал затрещины, не боясь получить оборотку. Желание руководить — пёрло из него, как дрожжевое тесто из кастрюли. Ощущая подпор Хвоща, он не стеснялся своих желаний. Несмелых ребят пригибал жёстко. Мак старательно по утрам заправлял его кровать. Кто-то другой вытирал пыль с его тумбочки, а кто-то мыл пол под его кроватью и её периметру. На Климова Гнус кричал откровенно и рьяно, делая это, как от себя, так и в угоду буграм. Ваня ж всегда отвечал, но шутить, действительно, хотелось всё меньше и меньше. Бугры его больше не били, хотя и клевали. Страшнее было другое. На глазах происходило невероятное. Некогда дружный спаянный коллектив превращался в стадо боязливых и равнодушных овец.
Ваня старался найти объяснение всему этому. Слишком легко произошла эта трансформация. Всего за каких-то два месяца, пришлые погрузили интернат в атмосферу страха, навяливая свои постулаты. И никто. Никто не смог им противостоять. Это было странно и непонятно. Климов никак не мог это объяснить.
А объяснение было самое простое. В дом вернулись «традиции».
ГЛАВА 4
Из трёх косынок, установленных поперёк, безнадёгой оказалась всего одна. Здесь, на самой излучине, река мельчала до уровня ручья, и представляла собой журчащий мелководный поток, который степенно расправлялся за каких-то триста метров, в широкое глубоководье. Там река набирала силу, но именно здесь, на излучине, рыба сама прыгала в расставленные силки.
— Выпусти его. — Скосив глаз на мелкого подлещика, что трепыхался в Ваниной руке, произнёс Олег. — Таких только котам дают.
Сам Головной выбрасывал на берег крупных матёрых голавлей.
— Говорил же, ставь рядом. — А ты куда воткнул?! В самый центр… Где водичка бежит ой-ё-ёй! Вот, самых тяжёлых быстриной и выдуло. Думать надо, Ваньша!
— Да ладно, Голова! Я тебе что, таёжник…
— А я, таёжник?! Ну, конечно… Если, по честноку, то есть опыт. Николаич, спасибо ему, потаскал меня в свое время…
Они выбрались на сушу. После холода ручья, икры ног приятно отходили теплом. Голавли, ещё живые, бились о траву, норовя прыжками проделать обратный путь, до спасительной воды.
— Давай лови их! Пока не разбежались. — Олег начал собирать удирающую рыбу в пакет.
— Хорошие! — резюмировал Ваня с неподдельным восторгом, гоняясь за рыбиной. — Жи-ирные!
— А то! Видишь как. Всего десять минут и обед готов. А ты хотел с удочкой сидеть. Удочки придумали философы!
— С чего ты так решил?
— Ну, как же! Закинул крючок, и сиди. Думай о высоком, глядя на поплавок.
— Ну, не скажи. — Засмеялся Климов. — Бывает такой клёв, что некогда думать. Успевай, выдёргивай! Мы, раз, с пацанами за плотину выехали. Есть у нас там Кузя. Идейный рыболов. Место, говорит, прикармливал неделю. На счёт недели, может, погорячился. Но ты, знаешь, Голова… Краснопёрых не успевали дёргать.
— Краснопёрых, это кого?
— Окунишек. Три полных ведра, и это втроём. Четвёртый над костром колдовал. Могли бы больше, да куда… С такого улова вся рота могла укушаться.
— Больно ты знаешь, сколько на роту нужно.
— Ну, не знаю. Не служил… Ты ведь, тоже, Голова, там, небось, не на хозблоке сидел.
— А вдруг сидел, что тогда?
— Не в твоём характере.
— Больно, ты знаешь о характерах. — Олег выдернул сигарету, присаживаясь на карточки. — А вообще, Ванька угадал. Столовой не рулил, не моё… Но расчёты провизии на взвод, делал. Как-никак, замкомвзвода, а это не хухры-мухры. Должность обязывает.
— Натулик говорила, ты старшиной вернулся. Чё, Голова, армейка в масть пошла?
— Натулик. — Усмехнулся Головной. — Твоя Натулик много знает. А я ведь с ней про армию не трепался.
— Достаточно, что жена знает. А две бабы, сам знаешь, радио ещё то.
— Это верно. — Согласился Олег. — Бабы наши трескотню любят.
— Ну, и как там, вообще? Меня комисснули, а ведь тоже мог там оказаться. Ребят спрашивал… Все кричат по-разному. Одни, дескать, это школа для мужиков, другие — дурдом, а третьи — с зоной сравнивают.
— Ты, знаешь, Вань. — Олег втянул дым, глубокомысленно сузив глаза. — Правы и те, и другие. На счёт дурдома, я бы поспорил. Его и здесь хватает, на гражданке… Чего тогда на армию пенять. Моя мнюха не будет чем-то отличаться от других. Скажу одно: в армии, чтоб хорошо жилось… Нужен сильный кулак, здоровое горло и… Отсутствие всякого морального балласта.
Олег помолчал, выдерживая паузу, затем смахнув бойкого кузнечика с колена, продолжил:
— Тебе, Вань, там бы тяжело было…
— Почему?
— Ты… Добрый. И язык у тебя острый, злой, а сам добрый. Вот если б поменять полюса. Тогда ещё… Таким как ты в армии поддержка нужна. Иначе и месяца не пройдёт. Задрочат в ноль, и фамилии не спросят. Я этого, знаешь, сколько перевидал?
Летнее солнце активно поливало томную лощину, и всё живое, что там находилось и шевелилось. Июльские лучи безбрежно растекались по широтам вековой глуши, и не было намёка, что разогретый воздух смочит дождь. Ручей придерживал жару. От него так приятно потягивало свежестью.
— Ма-а-аль-чиш-ки-и-и!!! — Протяжно донеслось издали.
— Идее-о-о-ом!!! — Заорал Олег в ответ и помахал рукой крохотным девичьим фигуркам.
— Пошли, Ванёк! Нас заждались.
Он пружинисто пошёл навстречу лагерю. Ваня засеменил сзади. Хотел ещё что-то спросить.
— А у тебя поддержка была? — Совсем не то спросил он.
Олег затормозил и обернулся. Рот был искривлён ухмылкой.
— А мне она нужна? — Вопросом на вопрос ответил он.
И не дожидаясь ответа, двинулся дальше.
«Тебе — нет!» — Мысленно ответил Ваня, глядя в широкую спину Головного.
Олег пробивал жизнь лбом, как, пожалуй, ледокол пробивает лёд, не жалуюсь и, не ища никаких поддержек.
Ваня вдруг вспомнил, как Головной появился в их доме.
* * * * * *
Новичок не казался робким. Хмурый взгляд исподлобья, плотно сжатые губы, острые худосочные плечи, стриженая голова — всё это, мозаикой, складывало портрет злюки, и уж никак не мальчика-одуванчика. Переступив порог, он молча озирал помещение. Пацаны тоже не спешили знакомиться. Все ожидали его первых шагов.
Визуальный контакт длился всего несколько секунд, но самые первые впечатления, о новеньком уже сложились.
Гнус сразу же решил расставить акценты, без китайских церемоний.
— Ну, чё застыл у входа?! Здороваться тебя не учили? А?! Язык проглотил? Ко мне, давай, шуруй! Здесь я смотрю!
Парень, на мгновение сузил глаза, затем также молча, пошёл к кровати старшака, зажав под мышкой, потёртую, видавшую виды сумку. Остановился у спинки койки. Гнус глядел на это лёжа, как подобает пахану. Затем, лениво пошевелился и поднялся вперёд, принимая сидячее положение.
— Кто такой? Откуда? Для начала, представься, а потом очень вежливо поздоровайся!
Новенький хмуро продолжал жечь глазами, только складки в уголках губ стали выразительно чёткими.
— Ну! — Психанул Гнус. — Немой, что ли?
